— Где талеры? — спросил он, помедлив.
И в этот момент в его шляпе что-то зазвенело. Тогда Клаус с большим усилием вскарабкался наверх, преодолел перекладину — единственную защиту несчастного грешника от злых сил, — и не остановился до тех пор, пока не схватился за колесо. Холодный и влажный, мягкий на ощупь осколок, торчащий из шерстяного носка мертвеца, ранил его руку. Клаус едва не сорвался. Удушающая, отвратительная вонь заставляла его работать быстрей. Нож был острый, он сверкал сквозь кожаные ремни, и уже через мгновение казненный сидел на колесе с поникшей головой, как будто собирался провалиться в бездну. Он упал навзничь, глухо стукнув телом. Егерь внизу мерзко расхохотался.
— Хохо! Хохо! — кричал он Клаусу, который дрожащими руками держался за липкое дерево. Обезумевший от страха и взмыленный, он спустился.
Человек в зеленом поджег свечу. Серный фитиль мерцал то синим, то желтым, в то время как тощий жадно шарил по карманам скрюченного мертвеца. Наконец, он вынул какой-то скомканный пергамент, расправил его… Линии, слова, неуклюжее изображение дерева.
Наполовину обезумевший Клаус высыпал талеры из шляпы в руки и тупо наблюдал, как этот стервятник хохотал от радости и внимательно изучал написанное.
— Где мой брат? — спросил Клаус.
Одним прыжком хромоногий скрылся в темноте. Раздался оглушительный хохот.
— Брат? Приглядись-ка, парень, ты же сам спустил его с колеса!
Крик ужаса слился с дьявольским смехом. Завывая, как тысяча чертей, налетела буря и унесла с собой и крик, и смех. Несчастный грешник так и стоял c вывернутой шеей, а его брат сидел в траве и, хихикая, играл с монетками, напевая какую-то песенку.
Так сообщил палач, совершавший ночной обход, когда привел помешанного в ратушу.
Перевод — Евгения Крутова