Ночь шинигами - [15]

Грей закрыл глаза, шепча молитву на языке смерти, слезы текли неровными дорожками по морщинистой коже к подбородку.

– Я не знаю, – сказал он наконец. – Честное слово, не знаю.

Высший жнец повернулся к Кромвелю, руки палача тряслись, а глаза умоляли продолжить пытку, но Верховный советник только вздохнул.

– Он ничего не знает, – сказал Кромвель. – Мы теряем время, пока шинигами убегает. Отпустите его.

Высший жнец, стерегущий Грея, нахмурился, но наклонился и расстегнул кандалы на его лодыжках и запястьях. Тот упал вперед, застонав от удара о мраморный пол. Прежде чем Кромвель успел отдать очередной приказ, Грей поднялся на ноги и, прихрамывая, вышел из комнаты, проталкиваясь мимо Высших жнецов. Те сочувственно наблюдали, как он выходит за дверь и скрывается в темных коридорах.

– Пора принимать более радикальные меры, – сказал Кромвель и повернулся к помощнику.

Тот поднес массивную книгу в кожаном переплете с золотым тиснением, тяжело опустил ее на стол Кромвеля, низко поклонился и отошел в сторону.

Я видела эту книгу лишь однажды, в сотый день рождения, когда начертала свое имя на ее бесконечных страницах и получила часы. Это был реестр Анку – книга, в которой расписывались все новые жнецы, чтобы заключить контракт с Отцом.

Смерть, что создала и направляла нас, была непостоянной и вечно голодной. Порожденные ею существа либо служили ей, либо она их пожирала. Оставляя свои имена в книге Анку и приступая к обязанностям жнецов, мы соглашались выполнять работу, которую требовала от нас смерть, в обмен на ее покровительство, долгую жизнь и силу большую, чем у любого человека. Подобным образом люди кормили огонь в очагах, поддерживали его горение ради тепла и света. Но пламя остается в очаге только по своему желанию, если не может поглотить ничего иного поблизости. Огонь не имеет ни формы, ни границ, он способен уничтожить целые города, если его не остановить. Смерть была бесконечна, как пламя, и мы носили ее в себе. Контракт – это наше соглашение с Анку, которое сдерживает небытие.

Пока Кромвель переворачивал страницы, я выглядывала сквозь прутья решетки и читала имена, написанные на древней бумаге очень темными синими чернилами.

Беовульф Хейл

Эверли Ланкастер

Синн Черчилль

Рейн Скарборо

Верховный cоветник обмакнул перо в вязкие черные чернила и провел четкую линию через мое имя. Я затаила дыхание, наблюдая, как буквы из темно-синих превращаются в бледно-серые, а затем исчезают. Что произойдет теперь, когда я буду свободна? Может, дух Анку спустится и укажет Совету на мое убежище? Или огромные невидимые руки притащат меня к самому Отцу, чтобы тот разрубил отступницу на части косой?

– Вот так, – подытожил Кромвель. – Теперь договор шинигами с нами разорван. Смерть найдет ее.

Я хмуро взглянула на Нивена, но брат так и не открыл глаза. Что имел в виду Кромвель? Смерти не надо меня искать, ведь она всегда рядом, в моей крови и костях. Я создана из смерти.

– А мальчишка? – спросил другой Советник.

– Он вернется, – ответил Эмброуз.

– Когда разыщем девчонку, – продолжил Верховный, резко поворачиваясь к Эмброузу, – сам отведешь ее к Анку.

Отец положил руки на сердце, поклонился Кромвелю и на языке смерти пообещал:

– Да, жнец.

Глава 4

Мы выбрались на кладбище прямо перед рассветом. Кролики и птицы скрылись, а метель затаила дыхание, будто даже снежинки боялись упасть на землю в этот темный час.

Я вернула решетку и кирпичи в устье тоннеля, запечатав зияющий провал, что вел обратно к дому смерти. Мы были достаточно далеко от двери, жнецы вряд ли крутились поблизости, но я не хотела задерживаться и проверять догадки. Бледный как бумага Нивен подхватил Оливера, сунул под пальто и уставился на яркий свет восходящего солнца, пробивающийся сквозь тонкие ветви деревьев.

– Не думай о нем, – сказала я, потому что чувства Нивена слишком легко угадывались.

– Но Грей…

– Ты ничем не мог помочь. Если бы мы попытались остановить Советников, то сами бы погибли.

На глазах Нивена выступили слезы, но он кивнул и отвернулся. Хотелось бы мне взять все на себя. В отличие от брата, я умела замечательно прятать чувство вины глубоко внутри и притворяться, что его вовсе нет, по крайней мере, пока не засыпала и не вспоминала во сне о длинном списке своих грехов, ждущих искупления.

Как только я вернула на место последний кирпич и подняла сумку, между деревьями мелькнуло что-то черное.

За нами наблюдал церковный грим.

На расстоянии его можно было спутать с обычным псом, но чем ближе он подходил, тем более уродливым выглядел: мягкая угольная шерсть оказалась шипами, золотистые глаза приобрели болезненно-желтый оттенок, а кривые голени напомнили мускулистые человеческие икры.

Предупреждающий рык сотряс тело грима, расколов разделяющий нас тонкий ледяной покров и вздыбив мертвую зимнюю траву.

Церковные гримы были призваны защищать прихожан Лондона, и все бы шло хорошо и прекрасно, да только они считали жнецов самой большой угрозой из всех возможных. Не обращая внимания на то, что смерть была необходима и технически не наших рук дело, чудовища все равно пытались нас уничтожить.

Грим крутанулся и исчез в сумерках.