Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести) - [75]

— Конечно, — ответил я.

Только теперь Катлин повернулась ко мне. Ее лицо выражало благодарность. Она-по-прежнему была прекрасна, но ее красота утратила гордость.

— Я много страдала, — сказала она.

— Не говори ничего, — ответил я. — Дай мне посмотреть на тебя.

Я сел в кресло, а она принялась расхаживать по комнате. Когда она говорила, печальная складка возникала возле ее верхней губы. Время от времени в ее глазах мелькало отчаяние, как у человека, перенесшего унижение. Она курила больше, чем обычно. Я подумал: «Вот она, гордая Катлин, Катлин-дикарка, Катлин-королева. Побежденная женщина. Утопающая».

Катлин села в кресло напротив. Она тяжело дышала.

— Мне хочется говорить, — сказала она.

— Давай, — сказал я.

— Я не стыжусь сказать тебе, что мне хочется говорить.

— Давай, — сказал я.

— Мне уже не стыдно сказать тебе, что я много страдала.

— Говори, говори.

Катлин все еще цеплялась за то представление о себе, которое она имела раньше. Обычно она говорила твердо и употребляла грубые слова. Ей никогда не было свойственно рассказывать о своих страданиях, теперь же она это делала. Нужно было только прислушаться и приглядеться к ней, чтобы понять, что ее красота утратила свою силу и тайну.

Она говорила долго. Иногда ее глаза затуманивались, но ей удавалось не заплакать, и я был ей за это благодарен.

Катлин вышла замуж. Он любил ее. Она не любила его. Она не любила даже то чувство, которое пробуждала в нем. Она согласилась выйти за него замуж именно потому, что ей не было до него дела. Ей хотелось одного: страдать, поплатиться за все. Наконец, ее муж понял, что Катлин видит в нем не спутника жизни, а кого-то вроде судьи. Она ждала от него не счастья, хотя бы скромного, а наказания. Поэтому он начал страдать. Их жизнь превратилась в камеру пыток, каждый был одновременно палачом и жертвой. Так продолжалось три года. В один прекрасный день ее муж решил, что с него хватит и потребовал развода. Катлин уехала в Нью-Йорк, чтобы найти себя, чтобы увидеться со мной.

— Ты ведь мне поможешь, правда?

— Конечно, — ответил я.

Все, о чем она просила — это быть рядом со мной. Ее жизнь была пуста. Она надеялась снова выкарабкаться, начать жизнь сначала, с той же полнотой, что и раньше. Чтобы прозрачные сумерки трогали ее до слез, чтобы громко смеяться в театре и отвергать безобразное. Все, чего она хотела — это снова стать такой, как прежде.

Я знаю, мне следовало отказаться. Катлин — та, которую я знал — заслуживала большего, чем моего согласия. Помогать ей — означало оскорблять, унижать ее. Но я согласился. Она была несчастна, а я был слишком слаб, может, слишком труслив, чтобы оттолкнуть женщину, бьющуюся головой о стену. Даже, если эта женщина была Катлин.

«Конечно, — повторил я, — я помогу тебе». Она рванулась вперед, будто хотела броситься в мои объятия, но сдержалась. Мы долго молча смотрели друг на друга.

— Ктo такая Capa?

Я молчал. Сидя на краю кровати, Катлин с улыбкой наблюдала за мной. Ее глаза не обвиняли меня, в них отражалось лишь любопытство.

— Ты произнес ее имя в первый день, пока был в состоянии комы. Больше ты ничего не говорил, лишь «Сара».

— Почему ты меня спросила только сегодня?

Я был в больнице уже четыре недели.

— Я слишком любопытна. Я хотела доказать себе, что смогу подождать.

— Это все, что я сказал?

— Все.

— Ты уверена?

— Уверена. Первые несколько дней я от тебя почти не отходила. Ты больше ничего не говорил. Ты не разжимал зубы. Но раз или два ты произнес это имя — Сара.

Где-то заныла застарелая рана, я не знал, где именно.

— Сара, — сказал я рассеянно.

Катлин по-прежнему улыбалась. В ее глазах не было тревоги. Но страх притаился вокруг ее припухшего рта. Он ждал своего часа, чтобы разлиться по ее лицу, охватить все ее существо.

— Кто она? — снова спросила Катлин.

— Сара — это имя моей матери, — сказал я.

Ее улыбка исчезла. Обнаженное страдание теперь смешалось со страхом. Катлин едва дышала.

Я сказал ей, что когда был ребенком, я жил в постоянном страхе забыть имя моей матери после того, как умру. В школе мой учитель говорил мне: «Через три дня после того, как тебя похоронят, придет ангел и постучит три раза по твоей могиле. Он спросит: как твое имя? И ты ответишь: я Элиэзер, сын Сары. Горе тебе, если ты позабудешь! Погибшая душа, ты останешься погребенным навеки. Ты не сможешь предстать перед судом и узнать, где твое место — в раю, или в преисподней, среди тех, кто слишком долго ждет искупления. Ты будешь осужден скитаться среди хаоса, где не существует ничего: ни наказания, ни боли, ни правосудия — ни несправедливости, ни прошлого, ни будущего, ни надежды — ни отчаяния. Это страшное преступление — забыть имя своей матери. Помни Элиэзер, сын Сары… сын Сары… Сары… Сары…»

— Сара — это имя моей матери, — сказал я. — Я не забыл его.

Тело Катлин выгнулось, словно привязанное к невидимому столбу. Она опасалась, что недостаточно страдает. Но тогда ей не следовало использовать то состояние, в котором я находился, чтобы толковать мое молчание, добывать имена, которые я хранил в тайне. Мою маму звали Сара. Я никогда не говорил о ней. Я любил ее, но ни разу не сказал ей об этом. Я любил ее с такой силой, что почти не глядел в ее сторону, чтобы она не догадалась. Да, она умерла. Она ушла в небеса рядом с моей бабушкой.