Ночь оракула - [3]

После неловкой паузы он подал мне пластиковый пакет и поклонился в знак благодарности. Я пожелал удачи его маленькому магазину.

— Совсем маленький дворец, — услышал я в ответ. — Короткий запас. Но если надо, я закажу, вы только мне сказать.

— О'кей. По рукам.

Я уже направился к выходу, но Чанг оказался проворнее и преградил мне дорогу. Он, видимо, понял меня буквально и решил скрепить нашу сделку рукопожатием.

— По рукам. Вам хорошо, мне хорошо, о'кей?

— О'кей, — повторил я, пока он тряс мою руку. В сущности, не из чего было городить огород, но я решил, от меня не убудет. Тем более пора было идти, а чем меньше разговоров, тем скорее я окажусь на улице.

— Вы скажите, я найду. М. Р. Чанг достает любой товар.

Он тряхнул мою руку еще раза три, а затем открыл дверь, и я выскользнул, сопровождаемый улыбкой и кивками, под сентябрьский дождь.^{1}

Я собирался перекусить в одной из окрестных закусочных, но от двадцатки, с которой я вышел из дому, осталось три долларовых бумажки и какая-то мелочь; на комплексный завтрак — 2.99 плюс налог и чаевые — явно не хватало. Я был настроен еще пройтись, но не хотелось таскаться с покупками, к тому же погода совсем скурвилась (серенькая морось превратилась в настоящий дождь), поэтому я раскрыл зонт и зашагал домой.

Когда я уходил, моя жена еще была в постели по случаю субботы. Грейс работала от звонка до звонка, пять дней в неделю, и в выходные она позволяла себе роскошь просыпаться без будильника. Я встал очень тихо и оставил на кухне записку. Когда я вернулся, после моих слов я увидел: «Сидни, надеюсь, ты хорошо прогулялся. Мне надо кое-что купить. До скорого. Твоя Г.».

Я направился прямиком в кабинет, чтобы выложить покупки. Кабинет — это громко сказано, скорее клетушка, стол и стул, да еще миниатюрный книжный шкафчик с четырьмя узкими полками, но для моих скромных нужд — исписать словами несколько листов бумаги в день — вполне хватало. В эту комнатку после своего возвращения из больницы я заходил несколько раз, но, кажется, впервые в это сентябрьское утро — то самое утро, так будет точнее — я сел за стол. Опустив свой костлявый зад на жесткое сиденье, я почувствовал себя человеком, вернувшимся из долгого и утомительного путешествия, чтобы снова обрести свое законное место в этом мире. Меня вдруг захлестнула волна счастья, и, чтобы как-то этот момент отметить, я решил сделать запись в синей тетради.

Я заправил авторучку чернилами, раскрыл тетрадь и уставился в чистый лист. Я не знал, с чего начать. Цель упражнения заключалась не в сочинении конкретной истории — надо было доказать самому себе: я еще на что-то способен. Тут всякое лыко было в строку, любая фраза, в принципе, сгодилась бы. А с другой стороны, не хотелось марать тетрадь откровенной чепухой. Я долго разглядывал голубые линейки, продольные и поперечные, расчертившие белое поле на множество квадратиков, и вот, блуждая взглядом по этим клеточкам, я вспомнил разговор двухнедельной давности с моим другом Джоном Траузе. Вообще-то мы редко говорили о книгах, но в тот день Джон сказал, что он из любопытства перечитывал писателей, восхищавших его в ранней молодости. Он хотел проверить, выдерживают ли их книги проверку временем, изменились ли его сегодняшние суждения по сравнению с теми, тридцатилетней давности. Он проштудировал полтора десятка авторов, от Фицджеральда и Фолкнера до Флобера и Достоевского. Из всего им сказанного в памяти засел небольшой комментарий — его-то я и вспомнил сейчас, глядя в синюю тетрадь, — рассуждения по поводу одного сюжета из книги Дэшила Хэммета. «В нем есть зерно для романа, — заметил Джон. — Сам я для этой затеи староват,^{2} а вот такой молодец, как ты, мог бы развернуться и написать что-нибудь стоящее. Начало классное, его надо только развить».

Речь шла об истории некоего Флиткрафта в седьмой главе «Мальтийского сокола», занятной притче, рассказанной Сэмом Спейдом Бриджид О'Шонесси, о человеке, который решает исчезнуть, порвав все связи со своей прошлой жизнью. Этот Флиткрафт ничем не выделяется: муж, отец, преуспевающий бизнесмен. В один прекрасный день он выходит пообедать в ресторане, и рядом с ним с высоты десятого этажа строящегося здания падает балка. Еще бы пара дюймов, и его расплющило бы в лепешку, но он остается живой и невредимый, если не считать битумного осколка, царапнувшего его по лицу. Близость смерти вызывает у него потрясение, он не в силах выкинуть случившееся из головы. По Хэммету: «У него было такое чувство, будто кто-то снял крышку с жизни и показал, что там внутри». Флиткрафт вдруг осознает, что мир устроен вовсе не так разумно и правильно, как ему казалось, что он с самого начала заблуждался и ровным счетом ничего в этой жизни не понимал. Миром правит случай. Он поджидает нас каждый божий день и в любую минуту может отнять у нас жизнь — без всякого повода. К концу обеда Флиткрафт решает, что у него нет иного выбора, кроме как подчиниться этой разрушительной силе, вдребезги разбить свою жизнь, совершив бессмысленный и столь же случайный акт самоотрицания. Так сказать, клин клином. Он встает из-за стола и, не простившись с близкими, даже не сняв деньги в банке, уезжает в другой город, чтобы начать все сначала.