Ночь огня - [9]

– Вы ошибаетесь, – ответил он, когда я поделился с ним своим ощущением. – Борьба не закончена. Все еще движется, непрестанно меняется, но со скоростью, неощутимой на человеческом уровне.

– А, ну да… Как сказал Фонтенель:[9] на памяти розы не умирал ни один садовник.

Он сморщился и почесал ухо. Мне еще предстояло понять, что его сердцу не были милы ни поэзия, ни образные выражения, ни философия. Он хотел знать. Только знать. Не фантазировать, не мечтать, это все ребячество…

Тома любил называть, к каждому элементу приклеивать ярлык, данный ему наукой. Уже то, что он именовал Calotropis procera молочаем, а Artemisia judaica полынью, было уступкой нашему невежеству, и он не терпел дополнительных компромиссов. Он требовал точности, до такой степени, что сердился порой на природу за ее нехватку.

– По логике вещей, мы должны были бы увидеть Citrullus colocynthis, пустынную горькую тыкву. Она растет под скалистыми навесами. Или для нее еще слишком рано? Разве что вот этот ползучий побег, совсем сухой… Да, это он. Уф! Хорошо, хорошо…

То было его первое путешествие в Алжир, но он не открывал, скорее узаконивал, сопоставляя изученную пустыню с пустыней конкретной.

– Rumex vesicarius! Хорошо, хорошо…

Он поставил земле положительную отметку.

Он проверял не правильность своего знания, но правильность места. Переворачивал процедуру с ног на голову. Экзамен сдавала Сахара, не он. Сахара удовлетворяла ученого или разочаровывала его, не показывая ожидаемой травки или желаемой геологической щели.

В целом на четвертом привале господин профессор был доволен. Не собой – пустыней.

– Хорошо, хорошо…

Он широко улыбнулся нашим проводникам Абайгуру и Дональду, очевидно, в благодарность за то, что предоставили нам превосходную пустыню, адекватную пустыню, – так он улыбался персоналу лаборатории, готовившему его практические работы в Университете Кана.

– Rhalass.

Американец перевел нам.

– Стоп. Здесь мы разобьем лагерь.

Мы положили рюкзаки на землю. Я запротестовал:

– Где же пустыня?

– Там, прямо за вами.

– Ты уже говорил это, Дональд, – возразил Жан-Пьер.

– Теперь это еще более правда. Кто еще может передвигать ноги, идите за мной.

Четверо из нас последовали за Дональдом, который, перебравшись через шесть холмиков и три каменных завала, остановился на гребне и показал рукой вдаль:

– Вот…

Мы подошли ближе.

Что рассчитывает увидеть человек, глядя на пустыню? Ничего, если это пустыня. Вот в точности что было у нас перед глазами: ничего. Гладкая и сухая равнина без единой зацепки, таявшая на горизонте.

– Почему мы разбили лагерь позади?

– Спать лучше среди скал. Будет не так ветрено.

И как будто природа его услышала, нас окутало дыхание, довольно враждебное, словно пес принюхивался к чужаку.

– Назад! Вот увидите, в это время года день переходит в ночь мгновенно.

Пока мы возвращались в вади,[10] небо погасло, и я вздрогнул, ступив в лагерь, ставший антрацитовым. Свет унес с собой тепло. Я достал из рюкзака свитер, потом плед, которым накрылся. Ночь уже пробиралась мне под кожу.

Абайгур успел набрать веток и развел огонь, Дональд доставал съестные припасы.

Участники экспедиции разошлись за скалы. Каждый выбрал место, где можно расположиться на ночлег с рюкзаком и спальником. Новички подсматривали за опытными путешественниками. Как и следовало ожидать, пары жались к костру, а одиночки предпочли удалиться: им хотелось приключений.

Я же между огнем и окружающими скалами выбрал песчаный участок, имевший даже форму ложа. Я почистил его, убрав шипы акаций, мелкие камешки, помет грызунов.

Сидя там, я автоматически паковал и распаковывал мой рюкзак. В моих движениях не было никакого смысла, никакой цели, просто хотелось чем-то занять руки.

Я был растерян.

Эта стоянка тревожила меня… Я предпочел бы шагать, шагать еще, шагать без остановки, шагать до полного изнеможения. Мне не хотелось думать. Ходьба дала бы мне чувство, что я куда-то иду, в то время как остановка доказывала, что я нигде.

Тьма стерла все: очертания, расстояния, предметы, людей. Сила и значимость этого дня меркли во временном небытии.

Мне стало страшно. Я боялся ночи. Боялся незнакомой группы. Боялся этого американского гида, который больше изображал компетентность, чем воплощал ее. Боялся Жерара, о котором мало знал, он ушел повыше, подальше, дабы подчеркнуть, что путешествует с нами лишь вынужденно.

Я боялся жажды. Боялся голода. Боялся усталости. Боялся коварного зверя, который будет наблюдать за мной, спящим. Боялся скорпиона, который заберется ночью в мой башмак. Боялся…

Только один человек успокаивал меня: туарег Абайгур.

Словно угадав это, он поднял голову, улыбнулся мне и пригласил присоединиться к нему.

Я сел рядом с ним у костра. Он угостил меня сладким мятным чаем. Мои закоченевшие ладони обхватили горячий стакан.

– Спасибо.

– Tanemmert, – тихо произнес он.

– Tanemmert.

Он кивнул, довольный, что мне сразу удалось повторить.

– Issem n nek?

Я бы и рад был ответить. Моя раздосадованная мина рассмешила его. Ухватив Дональда за локоть, он повторил ему свои фразы.

Дональд наклонился ко мне:

– Он спрашивает, как тебя зовут.

Я обратился к Абайгуру: