Ночь огня - [6]

После правил, которые свелись к «следуйте за мной» и «держитесь кучно», Дональд обрисовал наш маршрут. Я окончательно перестал слушать. Когда мне излагают расписание, я чувствую себя попавшим в плен, кажется, дышу лишь для того, чтобы заполнять графы некой схемы, просто перестаю существовать. Хуже того! Если мне заранее сообщают, чем закончится опыт, я готов от него отказаться.

Сегодня, по прошествии времени, я жалею, что без внимания отнесся к словам Дональда. Дальнейшие события покажут, до какой степени он был прав, до какой степени я ошибался… Что чуть не стоило мне жизни… Но не будем забегать вперед.

Пока он перечислял этапы, я обозревал окрестную саванну. Здесь, в восьмидесяти километрах от Таманрассета, где мы сошли с джипов, каменные глыбы, вздымающиеся через каждые пять-десять метров, образовали естественный загон, правда с воротами, открывавшимися на горизонт. Дромадеры щипали серебристую траву.

Странные животные… Когда я впервые увидел их в зоопарке моего детства, они показались мне увечными. В сравнении с лошадьми или ослами это было просто собрание уродств. Одновременно тощие и тучные – голенастые ноги, жирная спина, – они со своими морщинами выглядят и молодыми, и старыми, и волосатыми, и лысыми, ибо шерсть покрывает лишь грудь и спину. Во всем облике ни силы, ни стати: как будто топором разрубили широкую грудь и выгнутую шею. Тощие ноги вздуваются мозолистыми коленями и чересчур широки внизу. Наконец, у них, гигантов, крошечная головка, плоская, уродливая, взъерошенная, с огромными губами, раздутыми ноздрями и выпученными глазами с тусклой радужкой; их образина смахивает на ту, что запечатлевает прижатый к лицу объектив, – даже издалека дромадеры выглядят снятыми со слишком близкого расстояния.

Здесь же, дома, в Африке, дромадеры произвели на меня иное впечатление. Спокойные, свободные, с небрежным изяществом расхаживали они по пастбищу упругой походкой. Одни отдыхали в тени акаций, другие щипали колючку, обкусывали кусты, дотягивались мордой до верхних веток. Они паслись с осторожностью, довольствуясь цветком здесь, листком там, берегли растительность, чтобы продолжалась жизнь. Безмолвные, почти неподвижные, они казались высокими деревьями среди кустов, исполненные растительной безмятежности, и их длинные ресницы напоминали пестики и тычинки, затуманивая добродушный взгляд.

Пятеро алжирцев, появившихся невесть откуда, принялись ловить животных. Те удивленно заревели.

Я повернулся, шокированный, к Дональду. Не успел я сказать и слова, он объяснил мне, в чем дело.

– Наши друзья возьмут трех верблюдов и навьючат их провизией для нас на десять дней. Они нужны нам. Супермаркетов по дороге нет.

– Да, конечно…

– Не беспокойтесь, животные привычные. Все будет хорошо.

Действительно, дромадеры особо не сопротивлялись; они расступились с медленной поспешностью, словно смирившись, и приняли укротившие их лассо. Только один, рыжий мастодонт, агрессивно взвился и атаковал, плюнув и показав зубы.

– Этого оставим: у него гон.

Самец бросался вперед, пятился в нерешительности – то фанфарон, то трусишка. Не трогая его, алжирцы привели к нашим джипам трех его собратьев с хорошими горбами и ногами в прекрасном состоянии и приказали им лечь.

Первый, цвета карамели, согнул сначала передние ноги, потом, почти опустившись на колени, вдруг заметался, взревел, теряя контроль над своими движениями. Дрессировщик настаивал; задняя часть тела качнулась, и колени дромадера коснулись земли; зад сровнялся с грудью по горизонтали, и животное со вздохом расплющило о песок подушку, окутывавшую его брюхо. У двух других было не больше последовательности в движениях, все то же чередование стремительности и сдержанности, как будто воспаленные суставы отказывались повиноваться.

– Taghlasad!

Господин в синем одеянии приветствовал нас с лучезарной улыбкой на губах.

– Owyiwan!

Он начал оживленный монолог. Пусть и догадывался, что ни один француз его не поймет, но говорил запальчиво, словоохотливо, лицо и взгляд излучали тепло. Странным образом чем больше он произносил непонятных фраз, тем больше убеждал нас. Его настойчивое желание поговорить с нами свидетельствовало об уважении. Нам бы умолять его остановиться, но мы, чувствуя это, наоборот, подбадривали его, вслушиваясь.

Когда он замолчал, Дональд выступил переводчиком.

– Абайгур – наш гид-туарег, он из Ахаггара,[7] выходец из знатной семьи, бороздящей Сахару на протяжении веков. Обращаю ваше внимание, что он не знает ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, ни по-итальянски, ни по-испански. И все же вы сможете потолковать.

– Каким образом?

– В пустыне понимают друг друга без слов. Вот увидите…

Абайгур кивнул:

– Alkheir ghas.

– Как бы то ни было, – добавил Дональд, – я владею начатками тамашека.[8]

Я ощутил словно удар молнии…

Абайгур был красив, строен, царственно закутан в лен цвета индиго, голова увенчана белой гривой. Его черты были прорисованы четко и точно вдохновенной рукой природы, орлиный профиль, чеканные губы, пронзительные глаза – все словно выгравировано на сухой загорелой коже. С королевской осанкой стоял он в центре нашей команды, без стеснения завладев всеобщим вниманием.