Ночь не наступит - [127]
— А теперь выявилась надобность и во встрече, и в вашей, сударыня, помощи. Не хотели бы вы поехать в Париж?
— В Па-ариж? — недоверчиво протянула она, розовея.
— Да, сударыня. По сугубо служебной причине.
Она заливалась краской все более. Додаков почувствовал, как горячи стали ее щеки, и понял, что о таком предложении она не смела и мечтать.
— А как же служба в «Обществе»? — попыталась как бы воспротивиться она, сама ставя преграды.
— После того как инженер оставил ваше «Общество» — а насколько нам известно, он возвращаться на Малую Морскую вряд ли пожелает, — надобность в вашей службе там отпала. Через директора-распорядителя Александра Карловича все будет урегулировано. Вот вам деньги на гардероб. Рекомендую магазин «Aux elegant» на Невском. Мадмуазель Гоше сама подберет, можете на нее положиться.
Он не сказал, конечно же, что бо́льшая часть этих денег была из его кармана — суммы, выделенной финансовым отделом департамента, едва хватило бы на две модные шляпки.
— А в каком качестве я должна ехать? — все еще самолюбиво сопротивлялась Зиночка.
— В том же самом. Секретарем при инженере. Инженером этим буду я.
Впервые за всю встречу она посмотрела на него без игры — долго и оценивающе:
— Ну что ж... Я согласна.
В дороге он был внимателен и учтив, наведывался в ее купе поприветствовать с добрым утром, осведомиться о здоровье и проводить в вагон-ресторан. Он очень многого ждал от этого путешествия. Он испытывал мучительную радость в обуздывании самого себя. Как сказал тот англичанин: «Хочешь пользоваться плодами — не рви цветы». В этих словах и разгадка его собственного состояния. Не будь того, что случилось после Лисьего Носа, наверное, все сложилось бы иначе. Для нее ничего и не было, кроме безумного порыва, перед которым она сдалась, сокрушенная силой. А он — взял и не взял, и это было так же мучительно, как пересохшими от жажды губами припасть к запотевшему со льда стакану с ключевой водой и вдруг выронить этот стакан...
В Париже он снял номера в дорогом отеле на Трокадеро — его номер был через коридор против комнаты Зинаиды Андреевны, — осведомился, намерена она отдохнуть с дороги или посмотреть город, как бы настойчиво подчеркивая, что предоставляет все могущее случиться ее воле. Какое — отдыхать! Конечно же, на бульвары!..
И вот теперь он открывал ей Париж, очаровывал и искушал им. Он никогда не бывал здесь прежде, но достаточно знал французский, тщательно подготовился к поездке и теперь довольно легко мог быть гидом, угадать и площадь Звезды с ее Триумфальной аркой, и купол Дома Инвалидов, и Тюильри. В голове его кружилась фраза, вычитанная из какого-то путеводителя:
«Париж — второй город на свете по населению и первый — по напряженности и заразительной бодрости своей жизни, по красоте, великолепию и изяществу...»
Так это или не так, но он воспринимался не в деталях, а подобно полотну, написанному широкими и дерзкими мазками. Вблизи и не разглядишь, что же изображено, но чувствуешь — нечто сказочное. Там, в Петербурге, шуршали декабрьские вьюги, а здесь клены неохотно роняли багряные листья, и меха служили лишь моде. И казалось, нет у этого сонмища людей иных забот, как беспечно и весело скоротать вечер. Город готовился к рождественским праздникам, сверкал рекламными огнями, гирляндами разноцветных лампочек. Красовались елки в витринах, и прямо на тротуарах и площадях шла бойкая торговля подарками. Зиночка, казалось, растворилась в воздухе Парижа, как кристалл в кислоте. Лицо ее было напряженным и отрешенным, нос покрыли бисеринки пота, и кончик языка облизывал пересыхающие губы. И даже глаза, всегда такие блестящие, затуманились и потемнели. Ей не надо было ничего показывать и ни о чем рассказывать: она все равно ничего бы не услышала. Она жила в своем мире, радуясь и не веря осуществившемуся чуду, не чувствуя, что сверкающий бенгальскими огнями воздух холоден, что сами золотые нити — паутина...
В ресторане, за ужином, она пила, глаза ее блестели, она смотрела на каждого, разом на всех и ни на кого и звонко смеялась. На нее оглядывались. Но не осуждающе, а с улыбкой.
Виталий Павлович проводил ее, поддерживая, в номер.
— Ох, все кружится... — она оглядела комнату в притушенных огнях. Увидела посреди нее огромную, уже разобранную ко сну кровать под пологом, с высокой, резного дерева, спинкой и взбитыми подушками, с откинутым углом пухового одеяла, и словно бы протрезвела.
— Исполнение желаний, как в игре... Я — Мария-Антуанетта!
«Так вот она, разгадка псевдонима... Я был прав. Хотя и довольно банально...»
Зинаида Андреевна наклонила голову и исподлобья, с насмешливой улыбкой, посмотрела на него:
— Как там говорил какой-то их Людовик? «Париж стоит обедни», так?
— Не Людовик, а Генрих IV, — поправил Додаков. Она опустилась на край кровати. Мягкие пружины податливо просели под ней:
— Все равно. Стоит...
ГЛАВА 6
Утром Виталий Павлович с паспортами — своим и Зиночки — приехал в консульский отдел российского императорского посольства на улицу Гренель.
Старик привратник — борода лопатой, медали на груди — распахнул перед Додаковым двери. Чиновник, дежуривший в приемной зале, объяснил, что генеральный консул в отсутствии и по данному вопросу принимает вице-консул. И показал, в какой комнате.
