Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень - [217]

– Здрасьте, – пробормотал Виктор.

– Здравствуйте, здравствуйте, – ответил старик, продолжая разглядывать его, как какую–нибудь каракатицу.

– Меня прислала к вам Ранне. Эмма Ранне.

– Милейшая Ранне? – Старик вдруг по–детски захихикал. – Как это любезно с ее стороны! И большое ей спасибо за поздравительную открытку. Получил, получил, изумительная открытка. Садитесь, молодой человек.

Виктор огляделся, но так и не нашел где присесть. На диван, что ли, с крутой спинкой и круглыми валиками по бокам, но диван стоял в противоположном углу, пришлось бы перекликаться через всю веранду.

– Я постою.

– Нет, нет… Садитесь, садитесь. Возьмите шезлонг, один из них еще вполне–вполне. Как поживает милейшая Ранне?

– Работает, – отозвался Виктор, раскладывая шезлонг.

И вот он уже сидел напротив старика, так близко, что мог разглядеть обложку журнала и прочитать, что на ней написано. На переднем плане был пожарник в каске, за ним толпа людей. И текст: «Так гасят зажигательные бомбы: сперва песком, затем водой».

– Еще работает… Кто бы мог подумать! Ну да, она ведь моложе меня! И все там же?

– Да. В больнице. Ночной сиделкой.

– Верно, верно, старого человека к операциям не допускают… И что же она вас прислала, по какому делу?

– Она подумала, что вы мне сможете помочь…

– Нет, молодой человек, я уже давно, давно не практикую. Как вышел на пенсию, так все. Даже инструменты свои раздарил. А инструмент у меня был хороший. Немецкий. Довоенный.

– Мне хирургическая помощь, доктор, не нужна. Но, может, вы припомните… Ранне думает, что это было во время вашего дежурства. Одна девушка отказалась от ребенка… Двадцать пять лет назад. И потом его подменили. Моя фамилия теперь Вазов–Войский.

– Говорите громче, я не слышу…

– Вазов–Войский.

…Женщина пробиралась по длинному холодному коридору больницы. Только халат шелестел в ночной тиши. Дверь в комнату дежурного врача была приоткрыта, он мыл руки, когда увидел крадущуюся вдоль стены и заметил безумный блеск ее глаз. Он испугался, но было поздно, женщина вошла в кабинет, притворила за собой дверь, повернула ключ и предостерегающе прижала палец к губам:

– Тсс!

– Почему вы не в постели, больная? – строго спросил врач, собравшись с духом.

– Тсс! У меня есть брошь с бриллиантами… Почти два карата… Я редко ее ношу, Вазов–Войский не заметит… Она стоит больших денег, вы разбогатеете… И никто никогда не узнает…

Старик шевельнулся, скрипнуло плетеное кресло. Он захлопнул подшивку и бросил на стол – руки у него были еще достаточно сильные.

– Чего же хочет от меня милейшая Ранне?

– Она думает, что вы поможете мне разыскать ту девушку, которая тогда отказалась от ребенка.

– Сколько я их перевидал! Приезжают сюда рожать неизвестно откуда, чтобы потребовать на этом основании комнату. Мы не можем больницу превращать в общежитие, но ведь и на улицу не выбросишь, пытаемся свалить эти хлопоты на исполком… А едва получат крышу над головой, о ребенке больше не вспоминают. Разве порядочные женщины являются невесть откуда?

– Ранне припоминает, что та была здешняя.

– Здешняя. Я и здешних видал. Но скажу вам: не всегда это плохо, когда от ребенка отказываются. Хорошие семьи годами стоят в очереди на усыновление или удочерение. Я ходил со всякими комиссиями по квартирам родителей. Грязные, голодные дети… Хорошо еще, если в тряпье укутаны… Не знаю, как теперь, но тогда лишить родительских прав было почти невозможно. Каких родителей мы должны предпочесть для ребенка, настоящих или приемных? Первым ребенок нужен лишь для того, чтобы оправдать собственную леность и безделье тем, что у них на иждивении малолетний, а вторые хотят воспитать и воспитывают человека!

– Вроде она не то чтобы отказалась… Ребенка фактически подменили.

– Этого не может быть! Это абсолютно исключено!

Женщина впилась в доктора взглядом, он попятился, вытирая о полотенце руки. Шаг назад, она – шаг вперед.

– Поймите, я никому не скажу… Я ради него, Вазова–Войского. Что ей, девчонке, с двумя–то делать? Почему у нее двое, а у меня ни одного? А… Мой сынок умер. Может, вы не знаете, но мой сынок умер.

Неужто она не помнит, что произошло днем?! Еще несколько часов назад в этом же кабинете она ругала всех убийцами и фашистами. Наверное, не стоило обращать на это внимание, свежи еще были раны послевоенных лет.

Ребенок, кричала она, родился живым, я сама слышала его крик. Кто виноват?! Почему мальчик умер? Она отмахивалась от врача и сестер, требовала профессора Кротова. Старик приехал, познакомился с обстоятельствами дела и имел с ней долгий разговор в пустой палате. Когда он вышел оттуда, на него страшно было взглянуть – губы плотно сжаты, по лицу белые пятна.

– Простим ее, коллеги, – проскрипел он. – Будем великодушны, попробуем войти в ее положение. В такие минуты люди не ведают, что говорят…

И засеменил прочь по коридору, постукивая тросточкой.

– Так вы говорите, Ранне еще работает? – переспросил старик. Скрипнуло плетеное кресло. – Когда–то она бабочкой порхала, вверх–вниз по лестнице, вверх–вниз. С утра до вечера. Теперь уж не смогла бы, а впрочем, кто знает…

– Еще очень даже бодрая, – заверил Виктор. – …А та девушка… – напомнил он, боясь, что разговор уйдет в сторону. – По словам Ранне, у вас тогда были большие неприятности… Даже скандал.