Ночь эльфов - [64]

Перед ним торжественно выступал Мерлин, ни на кого не глядя. В красноватых отблесках факелов, горевших вдоль стен, его белые волосы казались сверкающим шлемом, резко выделявшимся на фоне его темно-синего плаща. У него был обычный насмешливый вид и слегка заносчивая манера держаться, но все, кто впервые видел его так близко, ощущали исходившую от него давящую силу, от которой испытывали внезапное недомогание, и никто не смел бы и помыслить о том, чтобы ему противостоять.

Вид Утера, хотя израненного и идущего неверными шагами, наполнял их сердца гордостью, и многие становились на колени, чтобы поцеловать край его плаща. Впервые Пендрагон был одет в свои собственные цвета: красную тунику, спускавшуюся до щиколоток, с золотой головой дракона, извергающего пламя. И все, кто следовал за ним, были одеты в те же самые цвета – герцоги и бароны, и даже Дориан, принц Высоких эльфов, и даже Бран, наследник престола Черной Горы. Процессия следовала в молчании, но вот откуда-то из глубин замка послышалось медленное торжественное пение огромного хора:

Я – ветер над морем,

Я – волна в океане,

Я – шум прибоя,

Я – телец с острыми рогами,

Я – ястреб на скале,

Я – лосось в море,

Я – высокая гора,

Я – искусное слово,

Я – острие оружия,

Готового к битве.

Это был пеан времен Десятилетней войны, могучая и суровая боевая песнь, от которой содрогались крепостные стены и которая сейчас гулко разносилась под сводами каменных коридоров. Наконец процессия остановилась перед дверью, ведущей в зал Великого Совета.

Теперь их было всего несколько, но все они одновременно замолчали. Каждый затаил дыхание. Каждый хотел услышать.

Мерлин открыл дверь и отошел в сторону, пропуская Утера. Одного.

Сделав несколько шагов, рыцарь остановился, глядя на этот зал, где некогда собирались короли трех Свободных народов, зал Великого Совета, в котором он и его товарищи непрерывно несли караул в те времена, когда носить королевскую тунику было почетно… Зал, который при Горлуа пришел в полное запустение, лишившись своего прежнего великолепия. Огромный круглый стол занимал всю его середину, и бронза слабо поблескивала в свете факелов. В центре стола находился неотделимый от него, прочно вделанный в бронзу Фал Лиа – Камень Фал.

Талисман людей…

Утер глубоко вздохнул и выпрямился во весь рост. Его сердце колотилось, как никогда в жизни, в ушах еще звучало пение воинов, и он изо всех сил пытался отогнать страх, что ничего не произойдет.

И вот, словно пловец, ныряющий в холодную воду, он шагнул вперед.

Вначале он ощутил лишь слабую вибрацию. Но по мере того, как он приближался к столу и лежавшему на нем Камню, эта вибрация нарастала, становилась все более мощной и резкой. И когда, наконец, он коснулся талисмана, Камень застонал так громко, что этот звук услышали все воины, выстроившиеся в коридорах дворца.

И тут же их общий торжествующий крик почти заглушил стон Фал Лиа.

Утер был королем.

Глава 15 Тентажель

Стоя на коленях в полосе света, падающего из узкого, похожего на бойницу окна, в которое ветер швырял горсти снега, Игрейна дрожала от холода. Щеки покалывало морозными иголками, и даже волосы покрылись инеем. Было слишком холодно, чтобы молиться, даже слишком холодно, чтобы верить в Бога, и проповеди аббата Илльтуда казались ей нескончаемыми.

Она невольно вспоминала другой день: это было в разгар лета, много месяцев назад, в тишине и прохладе ее молельни, где воздух благоухал ароматами розовых лепестков, которыми служанки посыпали пол каждое утро. В тот день она стояла на коленях возле епископа Бедвина, и он тоже молился очень долго. Может быть, для этого существуют какие-то особые трюки, которым их обучают в монастырях? Игрейна невольно улыбнулась при этой мысли, но только на мгновение, потому что воспоминание о том дне заставило ее еще сильнее ощутить убожество и тоску нынешнего существования.

Одетый лишь в грубую серую рясу, словно сам наложил на себя в виде епитимьи испытание ледяным холодом корнуэлльской зимы, с изможденным лицом и выбритым черепом со странной тонзурой, с клочковатой бородой, сливавшейся с наброшенным на плечи капюшоном, Илльтуд казался настолько же худым, насколько Бедвин был толстым, и таким же мрачным, как эта тесная задымленная комната. Пол здесь был устлан не розовыми лепестками, а соломой, предназначенной для того, чтобы хоть немного впитывать влажность от морских брызг и растаявшего снега. В самом деле, комната ничуть не напоминала дворцовые покои Лота… Большую ее часть занимала широкая кровать под пологом, рядом с которой стояла колыбелька Моргаузы, и, конечно, она была совершенно неподходящей для молитв, но часовни в Тентажеле не было. Впрочем, здесь вообще было не так уж много комнат. Замок Горлуа представлял собой скорее крепость, возвышавшуюся на скалистом отроге, почти полуострове, вдававшемся в море, словно длинный указательный палец, и сюда можно было попасть только по дороге, идущей вдоль скал, на которую набегали волны, и заканчивавшейся у подножия замка.

И еще больше, чем голые стены, сложенные из грубого необработанного камня и прорезанные бойницами, без единого ковра или гобелена, который мог бы хоть как-то их оживить, и даже не побеленные известью, что сгладило бы их шероховатость и сделало бы комнату немного светлее; еще больше, чем запах горелого жира от сальных свечей, которые приходилось зажигать задолго до наступления вечера, а также густой смрад мочи и дыма, пропитавший каждый закоулок, Игрейну угнетала ледяная сырость Тентажеля. Мужчины здесь были похожи на зверей, одетые в звериные шкуры и покрытые грязью, почти все время пьяные, чтобы не мерзнуть по ночам на сторожевых башнях. Когда они напивались, их взгляды становились назойливо-похотливыми – женщин в Тентажеле было совсем немного…