Ночь чудес - [40]

— Он и у меня интервью брал, — сообщила хозяйка. — Я по-всякому умею. И на литературном языке, и на берлинском наречии, и на восточнопрусском. Я сама не из Берлина родом — из Восточной Пруссии. Город такой, Пилкаллен. «Мерин из ведра, мужик из рюмки пьет, а в Пилкаллене у нас все наоборот», так-то.

— Ни одного города не знаю, в котором так легко разговориться с людьми, как в Берлине, — сказал я. — Спросишь прохожего, как улица называется, и он тут же все о своей жизни выложит.

— Точно! А до объединения еще лучше было. Сейчас меньше болтают, — сказал парень. — У меня есть теория, насчет того, что в Берлине чаще, чем в других местах, употребляется личное местоимение в дательном падеже. С точки зрения грамматики это упрощает коммуникацию. Берлинец говорит: «вот тебе раз», «ну, на тебе», «чтоб тебе». Тут вежливой формы не требуется. Эти формы сразу сокращают дистанцию между собеседниками. Ловко устроились.

— А вы берлинец?

— Нет, я американец. В Нью-Йорке живу. Но мама у меня немка, из Гамбурга. Кеннеди не мог бы сказать: «Я гамбуржец». — Он посмотрел на часы. — Ух ты! Опаздываю. Договорился об интервью с восточным одним. Представляете, машинист, железнодорожник, двадцать лет назад перебрался из Саксонии в Западный Берлин. «Перекати-поле из Восточной зоны» их называли. Так вы позвоните! Пока!

Мы с хозяйкой посмотрели из окна, как он вскочил на велосипед, немного проехал стоя, потом лихо завернул за угол и скрылся. Старушка улыбнулась:

— Ишь ты, неистовый Роланд. Красивый юноша, и обходительный такой, любезный. Охо-хо-нюшки, — она вдруг заговорила на простонародном прусском наречии, — и чего только нету на белом свете. Это я про то, о чем он работу пишет. — Она покачала головой. — А почему вы занялись картошкой?

Я рассказал о моем дяде.

— Ага, вот такого одного видела я. В телевикторине, знаете? Томас Готтшальк ведет. «На что спорим?» называется. Уму непостижимо, каких только знаний у людей нет!

Звякнул колокольчик над дверью, это вернулась дочь хозяйки, неся сверток с булочками.

— А дядюшка ваш в Берлине жил? — спросила хозяйка.

— Нет. Насколько мне известно, в Берлине он не бывал. Он почти никуда не ездил. Но однажды побывал в дальнем плавании.

— Ах, вот красота-то, подумать только!

— Но повидал немного. Он был коком и сходить на берег не имел разрешения, во всех портах должен был оставаться на корабле. Потому что нанялся на работу нелегально. Совершил кругосветное плавание, а видел только издали берега, пальмы, людей.

— Что ж, может, это уберегло его от многих разочарований.

— Может быть.

— Понравилась вам булочка?

— Очень вкусно.

— А пахтанье?

— Тоже. Давно уж не пил. А раньше, когда мать была жива, часто приходилось. Она всякий раз пахтанье покупала, когда я приезжал. Говорила, от него растут и сил набираются. Мне-то пятый десяток тогда шел.

Старушка засмеялась:

— Пока отец или мать живы, мы остаемся детьми.

— Ну, мне пора. Давайте рассчитаемся. Но у меня только полусотенная.

— А хотите, я выпишу вам квитанцию для финансового отчета?

— Да в общем… Не стоит, дел-то — кружка пахтанья и бутерброд.

— Выпишу, выпишу. А если что — скажете, покупали продукты для бизнес-ланча. Если бы мы платили государству столько, сколько оно требует, так давным-давно по миру пошли бы. В министерстве финансов об том прекрасно знают. — Она положила на прилавок пачку квитанций. — Ну вот. Напитки и продукты. — Пододвинула ко мне квитанцию и сдачу.

«164 марки — сыр, хлеб, напитки» — вот это да!

— Хе-хе-хе! Бизнес-ланч был плотный. Целый пир, икра, шампанское. Вы пригласили для деловых переговоров знатока картофеля.

Я засмеялся:

— Недурно придумано. А вдруг бы оказалось, что я — чиновник из Минфина?

— Э, нет, я их сразу чую. Успехов вам в работе.

— До свидания!

Только на улице я обнаружил, что она недодала мне ровно десять марок сдачи. Я хотел вернуться, сказать, что она обсчиталась, но подумал: вряд ли она ошиблась, очевидно, такова стоимость дружеской беседы и выписанной квитанции.

* * *

Я пошел пешком в сторону Курфюрстендамм, поглядывая по сторонам, не подвернется ли где табачная лавка. Уже в этот ранний утренний час было так жарко, что я снял пиджак и повесил через плечо. Кепку тоже снял. Не все ли мне равно, как отнесутся прохожие к моей стрижечке? На Уландштрассе зашел в табачную лавку и спросил гаванскую сигару, «кохибу». Продавец подвел меня к стеклянному шкафчику, в котором поддерживался особый температурный режим. Я не мог решиться — взять четыре «короны эспесиал» или лучше «эсквизитос», они короче и тоньше, в портсигар как раз поместятся пять штук. Понюхал и выбрал «эсквизитос», сигары медового цвета. Сто двадцать пять марок — цена солидная. Да, моя история обходится мне с каждым днем все дороже. Продавец, ловко обрезая концы сигар, рассказал, что на Кубе «кохибы» скручивают молодые женщины, не старше девятнадцати лет, и скручивают эти сигары ладонью на бедре, дескать, только благодаря контакту с кожей табак выделяет особый фермент, который при курении дает тончайший аромат. Я бывал на Кубе, но что-то не заметил на табачной фабрике «Лагуито» молодых работниц, наоборот, все там были преклонного возраста, правда, за работой пели песни. Но спорить с продавцом я не стал, положил сигары в портсигар, расплатился и принял решение: как только разделаюсь с окаянной картофельной историей, брошу курить.