Ночь - царство кота - [48]

— Катька!?? — прозвучал голос где-то сбоку.

Катерина оглянулась, но не признала его обладательницу. На скамейке поодаль от памятника под деревьями примостился ряд старух в платках, а довольно молодой женский голос не вязался ни с одной из них.

— Катька, это я, Таня!

Голос принадлежал крайней старушке, то есть, как теперь поняла Катерина, еще не старой женщине, сидевшей с краю.

— Танька?

— Да я. Я!

«Черт!» — подумала Катерина, только Таньки не хватало для полного счастья — такой день испортить. Танька Черноус была ее закадычная подруга на первом курсе, с которой они потом вдрызг разругались. Умненькая девочка, дочка лимитчицы из Курска, Танька легко прошла в престижный московский ВУЗ и сразу приступила к выполнению своей сверхзадачи. «Я здесь не останусь, Союз — это не для меня», — заявила она Катерине, признав в ней еврейку чуть ли не на первой лекции. В семьдесят девятом это было модно, евреи еще почитались надежным средством передвижения, и в нефтяном ВУЗе раскинуть сети ничего не стоило. В восьмидесятом, когда все круто изменилось, Танька резко порвала с их невыездной компанией, и не только порвала, но сменила вектор на прямо противоположный и связалась с палестинцами. На лекциях и семинарах ей устраивали обструкцию, комсомолка Черноус жаловалась на бюро организации и в партком, но пала жертвой советской пропаганды, считая всех арабов богатыми шейхами нефтяных эмиратов. Танька трепала всем встречным о скором замужестве, но палестинцы спешку за хорошее качество не считали, что, впрочем, не мешало им пользоваться ее энтузиазмом в постели.

Где-то в середине четвертого курса Танька исчезла — ходили слухи, что ее убили из ревности какие-то арабы, потом говорили, что не убили, а только покалечили, потом, что Танька сама, на любовной почве, пыталась покончить с жизнью, но неудачно. Истина оказалась гораздо прозаичнее, ее прижало машиной к стене, совсем легко, на первый взгляд, но потом оказалось запущенное повреждение позвоночника, и Танька Черноус постепенно оказалась прикованной к креслу. После долгого перерыва она появилась только на госэкзаменах, в кресле, в сопровождении мамы — арабы, ясное дело, отвалили.

Катерина почувствовала себя виноватой, она только сейчас заметила стоявшее сбоку за скамейкой инвалидное кресло и поняла, что оно — танькино.

— А мне врали, что ты уехала, — это были первые Танькины слова, когда Катерина примостилась рядом на краю скамейки.

— Я и уехала.

— Да бро-ось ты-ы! — протянула Танька. — Шмотки и здесь можно купить.

— В Израиль. Я сейчас просто в отпуске, предков навещаю. Может, паспорт показать, если не веришь?

— Покажи! Никогда еврейский паспорт не видела.

Покопавшись, Катерина протянула ей паспорт. Танька осторожно взяла в руки свою былую мечту жизни.

— А я тоже в Израиль еду ровно через две недели, тридцатого, не веришь? — она небрежно протянула паспорт обратно, и Катерина, под настороженными взглядами остальных, настоящих бабок, убрала его в сумку.

— Тур или в гости к кому?

— Ты не поверишь — почти детективная история. Меня Набиль разыскал!

— А кто это, Набиль?

— Как это кто? Жених мой бывший. — Танька была уверена, что пол-Москвы, или по крайней мере «керосинки», просто обязаны знать палестинца Набиля Абуда — Танькиного жениха. — Долго разыскивал, мы ведь с маманей переехали, и телефон поменялся. А нашел. Он теперь в Палестинском Государстве большой человек.

— Ну, уж, — Катерина скривилась, — нет такого государства, только автономия есть, а про Абуда я ничего не слышала…

— Нет, так будет, а Набиль в какой-то тайной службе работает, засекречен.

— И он тебе это сразу с ходу рассказал?

— А что? Я ему не чужая.

— Так все пятнадцать лет и разыскивал?

— Семья у него, жена, детей пятеро, а тебя, говорит, забыть не могу.

— И это он тебя к жене и пятерым детям в гости приглашает?

— Не в гости, а лечиться, говорит, спину тебе вылечим, за счет государства, как помогавшей движению. Теперь, говорит, такое лечат, лазером.

— А где он живет, твой Набиль, в каком городе?

— Он называл какой-то, но я не запомнила, название какое-то чудное, жерех — не жерех, не помню.

— Иерихон?

— Во — во, похоже, только он как-то по-другому произнес.

— Джерихо?

— Нет, по ихнему как-то, ну да черт с ним. А ты-то как, где работаешь?

— В банке.

— Здорово! Они же такие бабки платят! Надо же, в Израиле и в банке! У тебя машина — иномарка, небось.

— У нас все иномарки, Израиль своих не выпускает.

— Дела…

— А ты как, работаешь где?

— Какая там работа, здоровым не хватает. Как социализм отменили, так все и покатилось. У меня пенсия, первой группы, маманя тоже уже два года к зарплате пенсию получает — живем. Нам много не надо. Набиль обещал кресло новое купить, ортопедное, с этим, говорит, старым, неудобно на людях показаться. А ты где живешь?

— В Хайфе.

— А что не в Тель-Авиве, квартиру там дали, что ли?

— Какое там дали, сами купили, три комнаты.

— Это ж какие деньги надо иметь…

— А у нас и нет.

— А на что купили тогда?

— Ссуда из банка, теперь выплачивать почти всю жизнь.

— А Хайфа — это где, к северу от Иерусалима или к югу?

— На север, а что?

— Да Набиль говорил, что он к северу живет, может я в гости заеду, пригласишь?