Низвержение Зверя - [8]

Именно нашему полку, в числе прочих, прошлой зимой довелось держать оборону под Оршей, когда осатаневшие уже в прямом смысле немцы и пособничающий им евросброд буквально толпами лезли на наши окопы в сопровождении устаревших танков, соскобленных в качестве трофеев со всей Европы. В основном это были «французы», но попадались и «англичане». Поле перед нашими позициями оказалось заставлено заиндевевшими обгорелыми коробками и завалено мороженым мясом немецкого, британского, датского, французского и прочего европейского происхождения. Мы, конечно, не танки, но тоже кое-что можем. На машине есть пулемет, пригодный для отбития пехотных атак, а в боекомплекте – осколочные гранаты и картечь. Когда натиск врага ослаб из-за того, что у него кончился запал, наш первый Белорусский фронт сам пошел вперед, – и тут-то меня ранило во второй раз. Думал, не выживу, но все обошлось, хотя провалялся в госпитале до весны. Там же меня нашла еще одна награда – орден Ленина и капитанская шпала в петлицы.

«Растешь, Семен Васильевич, – сказал я себе в шутку, – так до конца войны, быть может, генералом станешь или хотя бы полковником».

Именно после того ранения я и попал в формирующийся механизированный штурмовой батальон командиром артсамоходной батареи. Участвовал в прорыве фронта в Карпатах, после чего своими глазами наблюдал Словацкое национально восстание против немцев, продвигаясь по следам напропалую рвущихся вперед мехкорпусов ОСНАЗ. Работы по специальности при этом у штурмовиков не было, ибо словацкая армия целиком и полностью перешла на сторону Антигитлеровской коалиции и то же самое совершали многие венгерские части; железнодорожные и саперные батальоны новой венгерской армии уже вовсю трудятся в наших тылах, обеспечивая нашу общую победу. Потом наш батальон вместе с другими частями усиления находился в ближнем тылу наших войск (на случай необходимости парировать вражеский контрудар), и одновременно с тем готовясь к следующему прорыву линии фронта.

Особенно нас озадачил приказ командования брать передний край противника одними штурмбатами, почти без артподготовки и с пехотой, свернутой в походные колонны. Развернуться в боевые порядки «царица полей» должна была уже перед вторым рубежом обороны, по которому с самого начала и будет вестись артподготовка. Как говорил один мой знакомый по госпиталю в Евпатории, «авангардизм в чистом виде – парад одноухих художников». Причину таких указаний командования мы поняли только когда дошло до дела. Первая линия обороны оказалась профанацией. Три линии жиденьких окопчиков, кое-где усиленные так называемыми «опорными пунктами», из которых самыми мощными сооружениями были дзоты в три наката. В опорных пунктах сидели штрафники, которые и вели боевые действия, а окопы между ними были заполнены самыми отъявленными бабскими частями, по-немецки именуемыми фраубатальонами. Им даже пулеметов не выдали, только карабины восемьдесят восьмого года под патрон с тупоконечной пулей. Древность ужасная и патронов всего по одной обойме на винтовку. А может, так и задумывалось, потому что воевать за своего фюрера и фашистскую партию эти фрау и фройляйн не хотели совершенно.

Нет, на политинформациях замполиты нам, конечно, говорили, что у Гитлера настолько съехали мозги от страха поражения, что он начал массово грести в вермахт своих фрау и фройляйн… Да только мы представляли себе это как-то по-другому: наверное, как царские женские ударные батальоны смерти из фильма «Ленин в Октябре», или как наших девушек-зенитчиц… Одним словом, выходило, что служить в этих фраубатальонах должны белокурые идейные нацистки в облегающих черных мундирах – подтянутые, холеные, которые с именем Гитлера ложатся, и с его же именем встают.

А оказалось… глаза бы мои на это не глядели… Остриженные наголо, в форме на два-три размера больше, какие-то унылые, грязные и помятые, бросив свои карабины, они полезли навстречу нам из окопов, судорожно сжимая в руках смятые бумажки листовок типа «пропуск в плен». Это были не люди, а какие-то дрожащие тени, лишь отдаленно напоминающие женщин; жалкое зрелище… Даже защемило как-то внутри – это все наша русская душа, мгновенно преисполняющаяся сочувствием к поверженным и кающимся… В мрачном молчании мы смотрели на бредущие к нам фигуры и, хоть убей, не испытывали к ним ни малейшей ненависти, хоть они и считались нашими врагами. Правильно говорил батальонный замполит товарищ Гвоздев: «первая жертва Гитлера это сам немецкий народ».

Итак, выходило, что, пока мы давили огнем ожесточенно огрызающиеся опорные пункты штрафников, наша артиллерия все же вела жиденький обстрел первой полосы обороны; да только снаряды были исключительно агитационные – то есть с этими самыми листовками-пропусками, которые обещали этим фрау жизнь, хорошее обращение, медицинское обслуживание и хорошее питание. И этот прием оказался, к моему удивлению, довольно эффективным. Немцы в сорок первом году тоже регулярно забрасывали нас подобными бумажками. Только в их листовках все от начала и до конца было чистейшим враньем, состоящим из громких слов, которые никто и не собирался претворять в жизнь; а в наших все, от начала и до конца – святая истинная правда. А правда всегда несет в себе некий незримый заряд, – и именно поэтому эти женщины так крепко их сжимали, держа над головой – в этих маленьких мятых бумажках заключалась вся их отчаянная надежда на спасение, все их возможное будущее, означаемое одним словом: «жить».