Низкий голос любви - [35]

Артур выгружает свой «Житан» из лифта. Клер открывает дверь с шаловливой улыбкой и веточкой физалиса в заколотых на затылке волосах.

– Послушай-ка!

Она встряхивает головой, и внутри трех сухих плодов слышится тихое потрескивание. Пестик высох, отломился и бьется о стенки фонариков, как язык колокольчика.

После Канкаль прошло одиннадцать дней. Артур уже не живет у себя. Шаг за шагом он осваивает интерьер Клер. Кусочки Артура уже поселились у нее – и все это улики. А вот у него дома нет ничего, что бы принадлежало Клер. Эта асимметрия то смешит его, то озадачивает. А ее это вроде бы вовсе не волнует, как будто это само собой разумеется, как и многие другие ее привычки, которые сбивают с толку и очаровывают. Ее позерство – это отсутствие всякой позы, и оно сочетается с неуверенностью, неуверенностью, полной апломба, вписанной в зрачки, в которых ничего нельзя прочесть, – такие же твердые и ускользающие, как два шарика ртути. Эта ртуть отравляет Артура, он чувствует это, ему это нравится.

Сегодня он ночует у нее. Не в первый раз. И пока не в последний. При любой температуре она спит, забившись в архипелаг подушек, без чего-либо теплого или тяжелого – ни покрывала, ни одеяла, только простыня. Кроме этой простыни и мужской рубашки неопределенного происхождения (сначала она приписала ее своему деду, потом упомянула друга, который ее якобы забыл), которая ей велика, она ничего больше на себяне надевает. «Мне будет казаться, что я сплю в гробу», – говорит она.

– Но ведь ты говорила, что в гробу уже ничем не рискуешь.

– А я как раз люблю риск Ты разве нет?

Она придумала ритуал. Артур не должен видеть ее голой. Она первой ныряет под простыню. Только после этого ему позволено войти в комнату. Он видит ее, белый хлопок рисует мягкую дугу от кончиков пальцев ее ног, она прижимает ткань под мышками, как раз над грудью. Он вспоминает постельные сцены в фильмах того времени, когда тайна наготы еще не стала открытой всем. Он ложится рядом с ней. Конечно же, не касаясь ее. Миновало время взглядов наяву, ими они уже насладились сполна, настал час взглядов во сне. Они начинают ночь, прислушиваясь друг к другу с закрытыми глазами. Они жонглируют ощущениями, играют с чувствами, с нервами. Они ждут друг друга, и риск все больше.

В ранний час пробуждения он завернулся в простыни, руки и лодыжки его спутаны, весь он погребен в лавине хлопка, его тело не знает, как выбраться. Она поднимается первой, он нарушает запрет, застав ее в обнаженном виде, со спины. Укутанный в простыни, он наслаждается спиной Клер, ее плотью, изгибающейся под гладкой кожей.

Как-то ночью он открыл глаза и увидел, что Клер его разглядывает. Он снова заснул, но от этого взгляда его била дрожь. В то утро он встал первым. За окном все бело. Он поцеловал Клер в лоб – она не проснулась. Она лежит, вытянувшись, повернувшись к небу, и ее невидимое тело светло и легко, как венчик лилии. Босые ножки высовываются из-под простыни, он берет их в руки, сближает, целует подошву, касается губами внутренней стороны лодыжек левая татуировка – колибри, правая – роза. Он отходит, одевается, посыпает тальком ботинки, обувается, уходит. На ходу он легким щелчком колышет ветку физалиса и прислушивается к едва слышному звуку колокольчика.

Он летит по хрустящему снегу, крутя педали со всей силой бессонной ночи.

* * *

Они готовы добавить регистр голоса в мелодию плоти. Изменится не музыка, но ритм и инструменты.

Он молча рассматривает ее портрет в библиотеке. Она снята в профиль, джемпер обтягивает ее плечи и грудь. Он слишком долго смотрит на снимок Она замечает направление его взгляда.

– Почему ты смотришь на эту фотографию?

– Мне нравится этот портрет.

– Ты вот на это смотришь, правда?

Она приподнимает джемпер, становится рядом с портретом. Впервые Артур видит Клер анфас. Ее груди цвета некрашеного шелка. Все в ней скрытно – и вдруг выставляется напоказ в самом внезапном разнузданном порыве. С понимающей улыбкой он отворачивается. Он поддерживает игру неудовлетворенных желаний, он знает это, ему нравится. Он наклоняется над двумя вещицами, которых раньше не замечал: пузырь дутого стекла, заткнутый пробкой красного воска, и медный рожок с веревочкой.

– Что это за рожок?

– Это манок.

– А пузырь?

– В нем заключен женский пук. Одно к другому не имеет отношения. Я хочу показать тебе что-то или, скорее, кого-то.

Она ласково кладет руку на рамку. Это снимок человека, на которого надевают красную рубашку.

– Джереми Айронс. Фильм «Уловки». Ты смотрел?

– Нет.

– Это про хирургов-близнецов, которые делят между собой одну женщину. Ты на него похож.

– Я не делю женщину с моим близнецом у меня нет близнеца. К тому же этот актер блондин.

Она держит фотографию на вытянутой руке, на уровне лица Артура.

– Нет, волосы у него светло-каштановые. Блондин или не блондин – все равно это ты. Кстати, женщину в фильме зовут Клер. Пойдешь со мной?

– Куда?

– Я отведу тебя в то место, которое ты уже знаешь. Сегодня ночью я не хочу оставаться дома. Там будет лучше. Бери с собой велосипед. Сбежим отсюда.

Она складывает в сумочку самое необходимое. И они выезжают в Париж без машин, без метро, она на «Триумфе», он на «Житане». Он крутит педали в облаке ее выхлопных газов. Они медленно катят между двумя валами почерневшего снега, по дороге, посыпанной крупной солью. Он постепенно узнает дорогу. За две улицы от его квартиры она поднимает руку в перчатке и останавливается. Запыхавшись, выпуская облако пара изо рта, Артур останавливается, поравнявшись с ней.