Ниточка памяти - [52]

Келексел мигнул.

— Ты такой же сумасшедший, как мой отец, — сказала она. — Энди описывал тебя, когда говорил о моем отце.

Она резко повернулась к экрану.

— Смотри на себя!

Келексел прерывисто вздохнул. Аппарат заскрипел, когда Рут повернула ручки управления и нажала на рычажки. Он захотел оттащить ее от репродьюсера, вдруг испугавшись того, что она вознамерилась показать ему. "Увидеть себя?" — подумал он. Это была жуткая мысль. Не может Чем видеть себя, воспроизведенным репродьюсером!

Крошечная светящаяся сфера, расположенная в центре экрана, расширилась, и перед ними возник рабочий кабинет Бонделли — огромный стол, застекленные книжные полки и шкафы, на которых выстроились ряды книг в бордовых переплетах с золотыми надписями на корешках. Бонделли сидел за столом, держа в правой руке карандаш. Он несколько раз провел кончиком карандаша, на котором был закреплен ластик, по столу. Ластик оставил на полированной поверхности дорожки из маленьких резиновых катышков.

Фурлоу сидел напротив, на столе перед ним были разбросаны листы бумаги. Он держал свои массивные очки, как указку, размахивая ими, когда говорил.

— Маниакальное состояние — как маска, — сказал Фурлоу. — Надев эту маску, Мерфи хочет, чтобы его считали нормальным, даже если он знает, что это будет стоить ему жизни.

— Это нелогично, — пробурчал Бонделли.

— Тем более, это будет чрезвычайно сложно доказать, — сказал Фурлоу. — Трудно передать словами подобные вещи, особенно так, чтобы это было понятно людям, которые в своей жизни ни с чем подобным не сталкивались. Но, если иллюзии Мерфи будут разбиты, если он пройдет через свое состояние, то это можно будет сравнить с тем, как обычный человек, проснувшись утром, обнаруживает, что проснулся в другой кровати. Другая женщина говорит ему: "Я твоя жена!", незнакомые дети называют его своим отцом. Он будет подавлен, а вся его система восприятия жизни окажется разрушенной.

— Полный разрыв с действительностью, — прошептал Бонделли.

— Действительность, с точки зрения объективного наблюдателя, в данном случае не главное, — заметил Фурлоу. — Жизнь в иллюзорном мире спасает Мерфи от психологического эквивалента уничтожения. А это, безусловно, страх смерти.

— Страх смерти? — удивленно воскликнул Бонделли. — Но ведь это ждет его, если…

— Здесь следует различать два вида смерти, — сказал Фурлоу. — Мерфи испытывает значительно меньший страх перед реальной смертью в газовой камере, чем перед той смертью, которую ему придется испытать в случае разрушения его иллюзорного мира.

— Но УЛАВЛИВАЕТ ли он разницу?

— Нет.

— Сумасшествие какое-то!

Фурлоу удивился.

— Разве не об этом мы все время говорим?

Бонделли бросил карандаш на стол. Раздался сухой стук.

— И это произойдет, если он будет признан нормальным,

— Он получит подтверждение, что сохраняет контроль над приближающейся развязкой своей беды. Для него сумасшествие означает потерю контроля. Это значит, что он не самый главный, не самый могущественный в решении своей судьбы. А если он контролирует даже свою собственную смерть, то это подлинное величие — то есть мания величия.

— Вы могли бы попытаться доказать это в суде, — сказал Бонделли.

— Но только не в этом конкретном сообществе и не в данный момент, — ответил Фурлоу. — Именно это я пытаюсь вам объяснить с самого начала. Вы знаете Баунтмана, моего соседа с южной стороны? Ветка моего орехового дерева свисала к нему во двор. Я всегда позволял ему собирать с нее орехи. У нас даже шутка была на эту тему. Прошлой ночью он отпилил эту ветку и бросил ее ко мне во двор — потому что я свидетельствую в защиту Мерфи.

— Но это же сумасшествие!

— Как раз сейчас это вполне нормально, — устало сказал Фурлоу. Он тряхнул головой. — Баунтман, как правило, проявлял себя вполне нормальным. Но то, что совершил Мерфи — это преступление на сексуальной почве, и оно возбуждает в людях скрытые подсознательные эмоции, которые они не в силах контролировать, — страх, стыд, сознание вины. Баунтман — лишь отдельно взятое проявление. Все общество стоит на грани психического срыва.

Фурлоу снял свои темные очки, повернулся и посмотрел прямо в направлении наблюдателей.

— Все общество, — прошептал он.

Рут поднялась, пошатываясь, словно слепая. Она нашарила наугад нужную ей ручку репродьюсера и выключила его. Пока экран полностью не потемнел, лицо Фурлоу продолжало смотреть на нее. "Прощай, Энди, — подумала она. — Дорогой Энди. Несчастный Энди. Я никогда тебя больше не увижу".

Келексел резко отвернулся, прошел большими шагами на середину комнаты. Остановившись, он взглянул на Рут, проклиная тот день, когда впервые увидел ее. "Во имя забвения! — подумал он. — Почему я покоряюсь ей?"

Слова Фурлоу все еще звенели у него в ушах: "Величие! Иллюзия! Смерть!"

Что они могли означать для этих дикарей, которые закрыли входы и выходы для разума и чувств? Ярость, которой он раньше никогда еще не испытывал, охватила Келексела.

"Как она смеет говорить, что я похож на ее отца?

Как смеет она думать о своем хилом туземном любовнике, когда у нее есть я?"

Странный, режущий ухо звук, донесся со стороны Рут. Ее плечи тряслись. Келексел понял, что она рыдает, несмотря на воздействие манипулятора. Поняв это, он еще больше рассвирепел.