Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - [54]

Семадие-тизе, сидевшая с подоткнутыми под себя длинными подолами цветастых юбок на полотняной подстилке посередине вагона, сурово предупредила всех, чтобы на остановках лишнего не болтали, иначе не миновать беды - накажут весь вагон за соучастие.

- Разберемся сами, и, во всяком случае, детей в обиду не дадим, - твердо сказала она.

Не все соседи и знакомые любили суровую Семадие, но все боялись ее. Она была из семьи кады - судей. И хотя мужчин из ее рода высылали из Крыма еще при царской власти, а при большевиках некоторые исчезли без вести, все равно клан их был велик и разошелся по всему полуострову. Обижать своих они не позволяли никому. Да и попытка обидеть кого-нибудь из этого рода могла придти в голову только кельмешеку - пришлому, не приученному уважать прошлое своего народа. И теперь не у одной бабенки из вагона чесался язык, неудержимо хотелось говорить всем и вся об отставшей от эшелона женщине и о ее оставшихся дочерях. Но предупреждение Семадие-тизе было серьезное, и то или иное наказание, ну хотя бы для начала в виде позора и изоляции, последовало бы неукоснительно.

...Все шло своим чередом. Зеленые луга и подлески сменились сухими степями со скудной растительностью, потом появилась пустыня, приземистые кибитки, юрты, верблюды. И на одиннадцатый или двенадцатый день поезд добрался до намеченного рубежа. Людям велели выгружаться.

Привезли их в утопающий в зелени садов и виноградников колхоз недалеко от старинного города Коканда, расселили по домам местных жителей, которые отнеслись к приезжим как к гостям, бежавшим от какой-то там напасти, - война ведь еще продолжалась. Только примерно через год власти, озаботившись почему-то хорошими отношениями между спецпереселенцами и аборигенами, стали проводить антитатарскую агитацию, разъясняли, что это не беженцы от напавших на страну супостатов, а враги народов великого Советского Союза. А вначале крымчан в большинстве мест их поселения встречали хорошо.

Селиме с двумя собственными детьми, со старушкой матерью и с двумя названными племянницами, поселилась в доме у молодого узбека, недавно прибывшего в родной кишлак из военного госпиталя на поправку после ранения. С учетом приближающегося, Бог даст, окончания войны районный военкомат комиссовал его и оставил в колхозе. Когда в правлении ему сказали, что к нему в дом подселяются переселенцы из далекого Крыма, молодой мужчина вместе с матерью перебрались в старую кибитку, находившуюся тут же, а гостей-михманов поселили в новой двухкомнатной постройке, возведенной перед войной самим Исматом, собиравшемся привести молодую жену. Однако по какой-то причине за три года, которые он пробыл на фронте, брак расстроился. Еще до войны Исмат-джан любовно разукрасил стены нового дома цветными картинами-фресками - огромные яблоки, гранаты, диковинные птицы и цветы, барсы и сказочные единороги. Все было выписано мастерски, композиция была безупречна, и окажись эти фрески в поле зрения нетрадиционно мыслящего искусствоведа, то автор прославился бы как незаурядный художник - примитивист. Сад перед домом был любовно ухожен. Все здесь было необычным для новых жильцов, но особенно изумили их кусты граната с твердыми, с как бы восковыми цветами.

Холида-хан, немолодая уже, добрая узбечка, всегда аккуратная, в белоснежном, из похожей на марлю ткани платком на голове, предоставила своим гостям ватные одеяла-курпи, которые расстилаются на ночь поверх лежащих на земляном полу камышовых циновок или паласов - хлопчатых ковров. У дочерей Хатидже были вывезенные из дому шерстяные одеяла заводской выделки, и гости подарили одно такое одеяло хозяйке в ответ на ее доброту. С разрешения хозяйки Селиме расширила огород, посадила лук, морковь, тыкву-скороспелку, местные бобовые маш и лойю. Воды в селении было достаточно, а в этом благодатном крае при достаточном поливе земля давала скорые и обильные урожаи.

А еще Селиме зачислили в колхозную хлопководческую бригаду. По сезону на хлопковых полях проводилась так называемая чеканка, - надо было окучивать маленькие ростки хлопчатника, оставляя в лунке не более пяти штук. Работать надо было с утра до вечера под палящим солнцем Азии. Но ловкая Селиме-апай составила хитрый график: с утра выходили две девочки, их сменяли через три часа другие две, работая уже два жарких часа, затем каждая пара детей еще дважды сменяла одна другую. Сама Селиме на поле так и не появлялась, а дети не успевали утомиться - все было хорошо. Было плохо то, что колхоз обещал расплатиться с работниками только осенью, а людям надо было питаться чем-то сегодня. До последнего обстоятельства правлению колхоза дела не было.

И жители Крыма, насильственно пересаженные на эту благословенную почву, страдали от недоедания, от дизентерии, от малярии. Может быть, большая семья Селиме-апай была одна из самых благополучных, но только из-за того, что девочки тайком собирали на колхозном поле созревший ячмень, и сама Селиме в большой деревянной ступе хозяйки превращала смоченные зерна в тесто, из которого пекла лепешки. Кроме того, были овощи с огорода - морковь, свекла, зеленая лойя. У хозяйки была коза, которая давала около литра молока и иногда Холида-хан приносила кружечку свеженадоенного. Сами хозяева, мать и сын, жили очень бедно, но у них был запас муки, маша и джугары, а также было и хлопковое масло. В первые дни хозяйка предлагала жильцам пользоваться маслом из ее фляги и Селиме несколько раз брала у нее по полной деревянной ложке, чтобы поджарить лук для постного супа, но вскоре поняла, что вернуть не сможет, и категорически отказалась от предложений доброй узбечки.