Нить надежды - [17]

Я стала прислушиваться к разговорам. Рядом со мной со знанием дела обсуждали технику орального секса. Сзади трое девчонок разговаривали о тряпках — где что сейчас продается, да что в моде, да что они купят на следующую получку. Я решила, что самым ценным будет пообщаться с беллари. Они старательно пытались говорить на линкосе, но то и дело соскакивали на свой язык — собственно, могли бы и не стараться, их никто не слушал. Кроме меня. Я искала удобного момента вступить в беседу. Одна из беллари сказала.

— Дома мы всегда конфликтовали с мамой. А вот здесь я живу, и как-то все обиды забываются.

Я повернулась к зеленоглазым. Произнесла на их языке.

— Мне кажется, если бы у меня была мама, я бы никогда с ней не ссорилась.

Девчонки встрепенулись, заулыбались — неважен был смысл моих слов, важно то, что к ним обратилась Чужая. На их родном языке.

— А у тебя нет мамы? — спросила первая беллари.

— Нет. Она умерла, когда я была маленькой. Я выросла в военной школе.

Беллари и одеты были иначе. Блузки и свитерки по моде, до горла и без рукавов. Но внизу — широкие белларийские шелковые штаны, никаких суперукрашений, ни подчеркнутой сексуальности, минимум косметики… Мы быстро разговорились.

Все беллари — две из них были медсестрами, две операторами связи — оказались молоденькими, чуть старше меня, незамужними девчонками. Однако семейная жизнь была им хорошо знакома и близка, и об этом мы в основном говорили. Племянник Мариты, как выяснилось, тоже учился в военной школе. У Бнзи сестра вышла замуж неудачно и переживала проблемы со свекровью. Короче, у каждой белларийки была куча братьев, сестер, теток, племянников, бабушек и прочих родственников, и вот о них мы весь вечер разговаривали. Мне, кроме смутных детских воспоминаний, рассказать было нечего. Но и слушать интересно. Беллари совсем уже забылись и вовсю трещали на родном языке.

Я подумала, под влиянием всех этих разговоров, что когда стану свободной и богатой, обязательно постараюсь найти своих родственников. Хоть одного какого-нибудь троюродного племянника! Ну хоть могилы… знать, откуда я родом. Это очень важно!

Беда в том, что происхождение мое и в самом деле очень темно. Как я попала в приют? Как — в Легион? Неизвестно. Скорее всего, я не серетанка. На Серетане я уже рылась в информационных сетях, и никаких следов не нашла.

Иногда мне кажется, что это глупо и бессмысленно, выяснять свое происхождение. Зачем? Если у меня и есть родня, сомневаюсь, что меня примут с распростертыми объятиями. Неизвестно еще, что это за люди… Собственно, поэтому я никогда в этих поисках не усердствовала.

Беллари дружной стайкой, попрощавшись со всеми, ушли в десять вечера. Мне волей-неволей пришлось вступить в общую беседу серетанских девушек (правда, все они выросли на Беллароне и серетанками были лишь по самосознанию и расовым признакам).

Но разговор с ними как-то не клеился. Я старалась побольше слушать и мило улыбаться — как беллари.

Вообще странно… Похоже, что с девчонками-беллари мне проще и легче, чем с серетанками. И интереснее!

Хотя в семейной жизни я понимаю не больше, чем в сексе или модных курортах… так что темы эти мне одинаково чужды.

В общем, психологическая загадка.

Лилиан как-то оказалась рядом со мной. Я вынула флакончик «Весенних сумерек», решив, что подходящий момент настал.

Лилиан со знанием дела покрутила флакон в руках. Чуть приоткрыла колпачок и занюхала с выражением экстаза на лице.

— Что, из Деместры?

Я кивнула. Вроде Симс там покупал.

— И… сколько?

— Сто шестьдесят, — ляпнула я наобум.

— Белларских? — уточнила Лилиан. На Серетане флакон бы стоил примерно тридцать золиков… курс четыре к одному, наценка… Нормально. Я кивнула.

— Беру, — бросила Лилиан. Мы подошли к ближайшей планшетке и совершили операцию по перебросу денег на мой счет. Лилиан приложила к монитору свой холеный, со сверкающим лаковым ногтем длинный пальчик.

Как, интересно, она с такими ногтями на клавиатуре работает? Впрочем, да… красота требует жертв.

Мы вернулись за стол. Там шла речь о какой-то знакомой Сниро, которая не захотела вербоваться вместе с ней на базу.

— Говорит, не хочу оставлять ребенка. А ему уже три года! — осуждающе заметила Сниро.

— Какая чушь! — Лилиан выбрала сигаретку из вороха в вазе, села, закинув ногу на ногу. Шикарно закурила, держа сигаретку между двумя пальцами, — я своего отдала в пансион в три месяца, а не в три года! И ничего.

Вот это новость… Оказывается, Лилиан — мама. А почему, собственно, меня это так удивляет? Я, наверное, самая молодая здесь. Сколько Лилиан — двадцать пять, двадцать семь?

А может, и сорок. Внешность же ни о чем не говорит.

Нет, удивляться нечему. Но я не сдержалась.

— А сколько ему сейчас, Лилиан?

Старший оператор повернулась ко мне, выпустив колечко дыма.

— Четыре.

— Но это же ужасно! — вырвалось у меня, — и он все время так и живет в пансионе?

Лилиан выпрямилась. Смерила меня внимательным взглядом — от туфель до глаз. Затянулась и сказала презрительно.

— Деточка! Нечего рассуждать о том, о чем понятия не имеешь. Вот будет свой ребенок, тогда узнаешь, что есть прекрасные пансионы.