Никто не выживет в одиночку - [35]

Девушки собрали свои вещи и ушли. Гаэ спустился помочь им, загрузил громкоговорители в старый «фиат-пунто» орехового цвета. Видел, как они укладывают гору голубых «икеевских» сумок. Заплатил им. Одна рука высунулась, чтобы попрощаться с ним.

Он в прекрасном настроении поднялся наверх пешком, не вызывая лифт. Помог Делии собрать грязную одноразовую посуду, поставить на место диваны. После чего пошел полежать с Космо, который не мог уснуть, все еще находясь под впечатлением.

«Ты рад?»

«Да».

«Хорошие подарки тебе подарили?»

«Да».

Космо отвернулся. Гаэ пододвинулся ближе и заметил у него слезы.

«Почему ты плачешь, Космо? Потому что праздник закончился?»

Космо не ответил, но всхлипнул уже громче.

«Со мной тоже так бывало в детстве, после какого-нибудь особенно хорошего дня… Мне становилось грустно, это нормально…»

А что тут скажешь или пообещаешь?

«Я ничего не умею, папа… ничего».

«Перестань! Ты чего только не умеешь, ты же гений!»

У него не получалось прыгать в мешках, он несколько раз падал. Не привык заниматься спортом, бегать. Останавливался перед прыжком, путался в своих ногах. Может, когда вырастет, он станет геем. Однажды он и Делия произнесли это вслух и тут же подумали: «Что мы такое говорим?» Раскаивались, ведь их мысли и страхи могут где-то предопределить поведение ребенка. Пёс с ней, с этой сексуальной ориентацией. Единственное, чего они хотят, чтобы он не страдал.

Но судьба не уготовила Космо легкой жизни. Он принимал все чересчур близко к сердцу, болея душой. Гаэ положил ему руку на спину, между лопаток. Свою широкую неподвижную ладонь. Возможно, его сын и склонен к гомосексуализму. Он не знал, с чего это начинается, когда сворачиваешь на более легкую дорогу. Начинается или появляется внутри от рождения, как чувственность, болезненное предопределение.

Космо заснул, и Гаэ вернулся обратно.

Делия лежала на диване с поднятыми вверх ногами. Он взял ее ступню и начал массировать. Праздник оставлял позади себя хвост, который до сих пор пританцовывал. Он потратил кучу денег, а Космо в конце вечера глотал слезы. Но все равно был счастлив, превратился в другого Космо. Они тоже смутно угадывали счастье, неустойчивое ощущение во рту, точно вкус, который никак не можешь узнать.

Он грузно завалился на Делию. Не хотел, чтобы семья распалась. Не хотел желать другую женщину ни минуты. Они сползли на пол. Она дала ему сзади, ей не хотелось смотреть ему в лицо. И его это устроило. Если бы они посмотрели друг другу в глаза, они должны были бы сказать друг другу правду.

Гаэтано положил руку на ее и впрямь худую спину и вспомнил спину сына несколько минут назад.

Делия достигла своего мизерного оргазма, испустив стон хомячка. Гаэ не кончил. Так и остался в состоянии эрекции, рисуя в воображении два тела, свое и жены, в виде двух трупов на полу, и руку, перемешивающую гипс. Вспомнил об аниматорше, это ее рука мяла гипс. Он видел, как та делала это несколько часов назад на дощечке.

«Ты выставил себя полным кретином перед ней…»

Делия казалась мертвой и говорила сейчас как зомби.

«С ней, с кем?»

«С матерью близнецов».

Гаэтано слегка напряг мозги, прежде чем вспомнить о той представительнице человеческого рода. Мать близнецов напоминала зрелую потаскуху лет тридцати семи. Тетка-нотариус в тангах под белыми брюками и такими сильными духами, что при одном только прикосновении к ней становилось плохо. Гаэ наполнил ей фужер. Спросил, существует ли должность нотариуса только в Италии или и в других странах мира тоже?

«Выставил себя кретином на дне рождения собственного сына».

«Что за хрень ты несешь?»

«Мы должны расстаться».

«Конечно, мы должны расстаться».

«Ты должен уйти».

«Я уйду».

Однако на следующее утро он все еще был здесь. Младший на коленях с бутылочкой, радио включено. Надо было протереть очки Космо, после чего посмотреть на свет, проверить, чистые ли они. Делия оставила ему список покупок и даже потрепала его по плечу.

«Не покупай лишнего».

«Ладно».

«Надо быть поэкономней».

«Да. Ты права».

Позднее он сидел за компьютером, очень довольный. Косячок рядом, и идеи порхали, словно бабочки. В какой-то момент он выдвинул ящик стола, вывалил из него все на пол, потому что ему стало тоскливо. И странно, что ему стало тоскливо из-за того, что так мало значило для него. Наконец он нашел визитку с клоуном сверху. Не откладывая, быстро набрал номер.

Матильда ответила, как будто ждала его, нисколько не удивившись.

Полчаса спустя они уже трахались. В ее «пунто» на пустыре рядом с луна-парком на Понте делле Валли. Она, раздвинув ляжки, на сиденье и он, перевозбужденный, с пустой головой. Она постанывала, не закрывая глаз. Контролировала обстановку, потому что, по идее, был еще день. Он сделал вид, что беспокоится за нее: «Так ты не расслабишься». Мати ответила, что ей, мол, наоборот, ужасно нравится такая ситуация, чувство близкой опасности.

Еще одна чокнутая. (А чего можно было ожидать от девушки — Робин Гуда?) В любом случае ему было все равно. Спустя несколько месяцев льда и железа наконец-то хоть ненадолго его приняла живая плоть.

Потом они вышли из машины и пошли в луна-парк. Бездействующие карусели были закрыты брезентом. Они залезли на летающую гусеницу. Кроме них, никого не было. (А кого, на хрен, ты думаешь увидеть в январе месяце в среду на летающей гусенице, покрытой талой водой?) Гаэтано не перебивал ее. Она приехала из Тренто, говорила с тамошним горным акцентом. Просыпалась рано утром, выгуливала собаку, потом шла в спортзал.