Никто и звать никак - [15]

— Софья-София. А документов у неё нет. В Центре Психологического здоровья нам отказали в регистрации.

Лейтенант отодвинул лист и впервые внимательно поглядел в лицо Сергею-Антону.

— Как это может быть? Ребёнок есть, а идентификационных свидетельств нет? Что-то я не понимаю… Почему же, всё как раз понятно. Криминальные роды на дому, без регистрации… хотели вырастить незарегистрированное тело и продать, да не успели; вор, так сказать, у вора дубинку спёр.

— Вы с ума сошли! Это же наша дочь!

— Это выяснит следствие. Ваша дочь или вы её, в свою очередь, где-то спёрли. Надо будет проверить по картотеке похищений, возможно, раскроем старый висяк. Вот, значит, оно как… такого бандюгу между делом взяли, — лейтенант прервал внутренний диалог и объявил очень официальным тоном: — Вы, гражданин, сейчас поедете с нами для выяснения всех обстоятельств.

— Куда мы поедем? Вы же видите, что здесь творится!

— Не вижу. Нормальная домашняя обстановка. А что там внутри, с этим, пожалуйста, к психологам. Но потом. А сейчас – пройдёмте с нами.

— Не пойду я никуда! – опрометчиво брякнул Антон.

— Сопротивление полиции? Совсем хорошо.

Через полминуты два дюжих полицая скрутили незадачливых глав семьи и защёлкнули на его запястьях наручники.

— Да поймите, — кричали арестованный, — мы должны здесь быть, они без меня пропадут!

— Преступник должен быть в тюрьме, — назидательно возразил лейтенант и пинком выдворил Антона-Сергея из осиротевшей квартиры.

Несколько секунд длилось неловкое молчание, затем Виктор-Виталий выскочили из детской комнаты и в унисон закричали:

— Мама, за что его?

— Это ещё что, — произнесло мамино тело повествовательным тоном. – На то и полиция, она теперь всё, что возможно на ваших папочек навесит. Посадят, это как пить дать. Криминальные роды и торговля детьми – лет десять строгого режима впаяют. Помню, раз судили двух сотельников – одного оправдали, а второму пятнашку вломили. И что? Оправданному деваться некуда, пришлось и ему все пятнадцать лет отмотать. А вот, помню ещё… Бабы, кончай лясы точить! Что мы сидим, словно бомжихи какие? Мы теперя тут полные хозяйки. Пошли смотреть, что тут для нас запасено. Ну, три-четыре – встали!

— Папа сказал ничего не трогать, — твёрдо произнёс Витькаля.

— Мальчик, ты бы молчал, а то мы и тебя продадим, как сестрёнку. Никто за тебя не заступится. Папочек твоих полиция забрала, мам мы притоптали, сидят и не пикнут, так что будь паинькой. Показывай, где тут что. Ну его, сами найдём. Врёт он, что вина нет, я по запаху сыщу. Молчать, дурынды недоделанные! Прекратить галдёж – мозги сожжёте! Всем слушать меня, тогда и сыты будете, и пьяны… И трахаться! Трахаться тоже будем, но чуть погодя. Всем всё понятно?.. Постой. Сначала с парнем разобраться. Мальчик, ты слышал, что они собираются с тобой сделать? А я тебя не выдам, втроём мы от кого угодно отобьёмся. И маму выручишь. Видишь, её уже не видать, не слыхать, а так ей полегче станет. Где у вас сканер лежит?

Витькаля ничего не ответил, но сделал один маленький шаг; в большой комнате было негде делать большие шаги. Присел на корточки возле комода, он же – обеденный стол, он же – стол письменный, на котором до сих пор лежала тетрадка с недоделанным домашним заданием. Выдвинул самый нижний ящик, где хранилось мамино бельё.

Родители думают, будто дети не знают, куда спрятаны тайные и запретные вещи, а дети знают всё. «Прячьте спички от детей» — держи карман шире! Понадобится, найдут и всё спалят.

Из-под лифчиков и колготок Витькаля вытащил коробочку со сканером, выданным некогда Львом Валерьевичем, и с тех пор ни разу не использованным.

— Витькаля, не смей! – прорвался сквозь наслоения чужих мыслей голос одной из мам.

— Голосишко прорезался? Бабы, вы что мышей не ловите? Вас там по семь штук на каждую, а удержать не смогли. Пшли вон, раскулаченные! Вы у меня всю жизнь в гипоталамусе просидите.

Вряд ли кто из обитателей Семейного толком знал, что такое гипоталамус, но слово было в ходу и означало самые задворки сознания.

— Не тронь детей, тварь! Вот тебе!

Сидящая на постели женщина вскочила и с маху залепила себе пощёчину.

— А!.. Ты драться? На!

Говорят, нет зрелища ужаснее, чем драка между женщинами. Но того страшней, когда женщина дерётся сама с собой. Тело, в котором ещё утром счастливо жили Юленька с Юляшкой, визжа и брызжа слюной, повалилось на пол. Оно лупило себя кулаками, драло за волосы, зубами оно вцепилось в руку, и только это не позволило выцарапать себе глаза. Наконец, тело затихло, сведённое судорогой.

— Мама, не надо! – плачущим голосом кричал Витька-Виталя.

— Ой… — простонала лежащая. – Что творится… убили, как есть убили! У меня все руки искусаны. Помолчала бы, у меня, думаешь, не болит? Ещё побольнее твоего. Всё, лопнуло моё терпение, я этих барынек умеротворю. И тех, кто их в следующий раз упустит, тоже умеротворю. Ежели кто неграмотный, то знайте, что «умеротворение», это когда те, кто против меня, умерли. Погодь, начальница, не начальствуй. Сначала меня отселить надо. Мальчишечка-то уже согласный. Что с тобой делать, проваливай живо. Мальчик, – лежащее тело протянуло искусанную руку, — коробочку давай сюда.