Николай II. Пленник самодержавия - [10]

Александр II официально оформил свои отношения с Долгорукой 6 июля 1880 года, спустя лишь полтора месяца после кончины первой жены — императрицы Марии Александровны (это случилось 23 мая). Царь спешил, пренебрегая всеми «условностями»: мнением двора, отношением семьи, международными последствиями. Мотивация его была проста и понятна, обо всем он написал своей сестре королеве Вюртембергской Ольге Николаевне: «Моя совесть и чувство чести заставили меня вступить во второй брак. Я бы и не помышлял сделать это раньше, чем кончится траурная годовщина, если бы не наше кризисное время, когда каждый день грозит новым покушением оборвать мою жизнь. Именно поэтому я весьма озабочен как можно скорее обеспечить будущее женщины, которая в течение четырнадцати лет жила только для меня и детей, которых я от нее имею». Рассказывая о венчании, состоявшемся 6 июля в Царском Селе, он сообщал о подписании тогда же сенатского акта, извещавшего о вступлении «в морганатический брак с княжной Долгорукой, с предоставлением ей титула Светлости и имени княгини Юрьевской». Те же титулы и имя получали и их дети. Александр II представил жену и детей наследнику престола и цесаревне, которые, по его словам, полностью оправдали надежды, выказав дружбу княгине Юрьевской. «Мне остается только надеяться, — резюмировал царь, — что Божье благословение не покинет нас и что моя семья, всегда проявлявшая ко мне большую привязанность, последует примеру моего старшего сына и не откажет в своей дружбе моей жене и детям, которые мне так дороги, зная, как я дорожу единством семьи, завещанным нам нашими дорогими родителями».

Как видим, император прекрасно осознавал, что заключенный им брак — морганатический (хотя Екатерина Михайловна Юрьевская и происходила из древнего рода, по преданию, идущего от легендарного Рюрика и Владимира Святого): Долгорукие были подданными русского царя, следовательно, равными почитаться никак не могли. Брак же с лицом некоролевской крови навсегда преграждал путь к трону, что законодательно оформил еще император Павел I. Но дело заключалось не только в этом: всего за несколько лет до легализации своего второго брака, давая разрешение на венчание герцога Евгения Лейхтенбергского — внука (по матери) императора Николая I — с фрейлиной Д. К. Опочининой, Александр II — в присутствии наследника престола — завещал последнему никогда не давать разрешения на морганатические браки, ибо «это расшатывает трон». Сам же царь пошел на нарушение монархического принципа: «честный человек» победил в нем «законного государя», выше всего, выше личного счастья и душевного комфорта ставящего благо империи. Можно ли его за это осуждать? Вопрос, полагаю, некорректный. Известно, что неудобство существования рядом с собой «неравной» по рождению жены Александр II хотел изменить, проведя коронацию Юрьевской и использовав как прецедент историю коронации второй жены Петра Великого Екатерины I.

Положение наследника в такой ситуации становилось двусмысленным, побороть свои чувства, дабы «дойти до выражения любви» к княгине Юрьевской, великий князь не мог, чем однажды вызвал гнев отца, заявившего даже, «что отправит его вместе с семьей в ссылку». Ситуация Александра Александровича настолько осложнилась, что он подумывал об удалении «куда угодно», то есть об удалении от власти. Цесаревич и его супруга старались вести себя как можно корректнее, не вызывая гнева императора. Сколь только можно щадя самолюбие отца, Александр Александрович вынужден был терпеть Юрьевскую на своих семейных обедах, где ее видел и двенадцатилетний великий князь Николай. Его мать, цесаревна Мария Федоровна, вспоминала первую такую встречу с нескрываемым ужасом.

«Княгиня Юрьевская, впервые появившись у нас на семейном обеде — разумеется, без всякого приглашения, имела бестактность не скрывать своей близости с государем. На моего старшего сына, — говорила она супруге великого князя Михаила Николаевича — Ольге Федоровне, — это, видимо, произвело сильное впечатление, потому что вскоре он спросил меня: не родственница ли нам эта дама? Я была совершенно не готова к такому вопросу и просто ответила — нет. Но он весьма рассудительно заметил мне, что „дамы из общества никогда так не обращаются к дедушке, как она“. Я поняла, что отступать некуда, и сочинила сказку, которую все матери вынуждены рассказывать своим детям, то есть что император женился на вдове и усыновил ее детей. Но и на этот раз он не слишком мне поверил, и я заметила, как он страшно побледнел.

— Как он мог это сделать, мама? Ты ведь сама знаешь, что в нашей семье нельзя жениться так, чтобы об этом не узнали все.

Он ушел от меня задумчивый и завел этот же разговор с гувернером, которому высказал:

— Нет, тут что-то неясно, и мне нужно хорошенько поразмышлять, чтобы понять»[10].

О том, чем закончились эти размышления, история умалчивает, но приведенный эпизод весьма характерен: двенадцатилетний внук императора, очевидно, впервые понял, что в его семье не все нормально, что поступок дедушки не вписывается в правила, которые он, сын цесаревича, усваивал и в которых воспитывался с самого раннего детства. Дальнейшие события, безусловно, дали ему новую пищу для размышлений и заставили задуматься над вопросом о том, что такое царская семья. Тем более что последние месяцы жизни царя — январь и февраль 1881 года — ознаменовались скандалами. Сейчас трудно разобраться, кто их провоцировал — одни мемуаристы обвиняют во всем Юрьевскую, настраивавшую-де государя против его законных детей, другие — этих самых детей. Однако факт остается фактом: накануне весны 1881 года в семье Александра II был разлад. События развивались стремительно, и спустя семь месяцев после бракосочетания император Александр II был убит, семейное счастье оказалось совсем недолгим. Его страшное предвидение, о котором он писал сестре в Вюртемберг, сбылось.