Николай I - [166]

.

Как известно, до вооруженного вмешательства дело не дошло. После июльского разгрома Кавеньяком революционного Парижа в письме русскому послу во Франции от 13 июля 1848 года Николай I передавал свои «искренние поздравления» республиканскому генералу и главе исполнительной власти «с победой, столь славно им одержанной над анархической партией», и далее писал: «Столь дорого купленной победой Париж и вся Франция спасены от огромной опасности, которой им угрожало торжество разрушительных учений коммунизма»^{1084}.

Вступивший на прусский престол в 1840 году Фридрих Вильгельм IV, страдавший нервными припадками — предвестниками помрачения рассудка, разочаровал Николая Павловича и своими политическими фантазиями, и «гнусным образом февральского правления» 1847 года, когда рескриптом от 3 февраля провинциальные ландтаги (в надежде короля на получение займа) были созваны на общее собрание. Еще раньше, в 1846 году, флигель-адъютант прусского короля генерал Раух был отправлен с конституционными проектами в Петербург. Ничего, кроме раздражения, у Николая I это вызвать не могло. Он язвительно заметил прусскому королю: «…B то время, как мой брат дал конституцию полякам, Ваш отец обещал дать ее пруссакам. Оба эти факты были прискорбны и имели одинаково прискорбные последствия. Россия искупила свою ошибку кровью, пролитою при усмирении польского мятежа; а Вы, любезный друг, возбудили ложные надежды, Вы вступили в новую эру»^{1085}.

Падение престижа королевской власти в союзной Пруссии беспокоило императора. Николай Павлович мечтал не о восстановлении того, что было в Пруссии в 1847 году, а о возвращении к бывшим ранее «распорядительным началам», когда Пруссия была «своим величием обязана мужеству и победам своих властителей и в высшей степени воинственному духу…»^{1086}. Убежденный в своей правоте, войдя в роль защитника порядка, Николай Павлович подумывал об освобождении силой своего шурина от «интриг либералов». Когда прусский генерал Ф. В. Дона, присутствующий на маневрах, похвалил русские войска, император быстро отреагировал: «Они Вам нравятся? Так я Вам их даю. Возьмите их, идите на Берлин и освободите короля»^{1087}.

Опасения, высказанные Николаем в процитированном выше письме Фридриху Вильгельму от 24 февраля (7 марта) 1848 года, вполне оправдались. В начале марта революционное движение охватило немецкие государства и Австрию. 13 марта ушел в отставку и бежал из Вены Меттерних. Хотя он немало попортил крови императору, Николай I понимал важность этого события; он считал, что вместе с князем погибла «целая система отношений, идей, интересов и общих действий»^{1088}. А незадолго до этого, в циркуляре 4 марта, Французская республика отвергла трактаты 1815 года как основополагающие для государств Европы. Речь шла об отмене Венской системы и пересмотре итогов войн с Наполеоном. Правда, французское правительство заявило, что признает границы, установленные этими трактатами.

Николай еще возлагал надежды на прусского короля и 12 марта писал ему: «Будьте, дорогой друг, спасителем Германии и доброго дела; станьте смело на уровень обстоятельств и не отступайте от задачи, указанной Вам Провидением»^{1089}. Провидение рассудило иначе. Не успело письмо дойти до адресата, когда восстание в Берлине 18–19 марта заставило Фридриха Вильгельма IV прибегнуть к компромиссам и лавированию. Русский монарх остался в полной изоляции.

13 марта Николай Павлович лично составил известный манифест, который — вероятно, из суеверия — датировал 14 (26) марта. Впрочем, этот манифест носил декларативный характер. Сообщая о революциях во Франции и союзных Австрии и Пруссии, Николай писал: «Мы готовы встретить врагов наших, где были они ни предстали, и, не щадя себя, будем, в неразрывном союзе с Святою Нашей Русью, защищать честь имени Русского и неприкосновенность пределов Наших». Манифест призывал к борьбе «за веру, царя и отечество» и к победе, которая даст право воскликнуть: «С нами Бог, разумейте, языцы, и повинуйтесь, яко с нами Бог!»^{1090}

В целом состояние в Европе в начале 1848 года Николай Павлович охарактеризовал как «колоссальную картину все возрастающего потрясения»^{1091}. Эта оценка, по сравнению с оценкой революции 1830 года, была более мрачной и пессимистичной. Впрочем, положение в самой России, на которую обрушились неурожаи и эпидемии, тоже требовало внимания. О какой-либо интервенции в этот момент думать не приходилось. До июля 1848 года Николай в первую очередь помышлял о предотвращении революции в собственной стране. В письме к И. Ф. Паскевичу он так определил цель манифеста: «…Он указывает всем, и нашим и врагам, что я хочу не трогать других, но и не дозволяя трогать меня; в этом вся моя задача»^{1092}. Во внешней политике приходилось руководствоваться чисто прагматическими соображениями. Уже в начале апреля 1848 года К. В. Нессельроде писал русскому послу в Париж: «При неприязни со стороны Германии и при польском восстании в перспективе мы полагали, как и вы, что не следовало бы, по крайней мере, понапрасну раздражать Францию. Республика или монархия, революционная или консервативная — Франция всегда остается державой, с которой надо считаться и которую никак не исключить из возможных комбинаций, направленных к созданию будущего европейского равновесия»