Николай I - [117]
В разговоре с Езерским Николай Павлович, требуя безоговорочного подчинения поляков, тем не менее сказал:
«Роль палача отталкивает меня, и я хочу воспользоваться лишь правом миловать»>{853}. 12 декабря был опубликован манифест, в котором говорилось о примирении со всеми, кто вернется к исполнению долга. А за четыре дня до этого император писал цесаревичу: «Если один из народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение?»>{854} Не забывал он и о родстве славянских народов. «Вспомните, — говорил он, выступая перед офицерами в Михайловском манеже 26 ноября 1830 года, — что вы братья одной крови»>{855}. Впрочем, поляки тоже подчеркивали общность, но другого плана. Тогда родился лозунг: «За нашу и вашу свободу». Однако крестьянское население Польши заняло пассивную позицию. Землю им не обещали, а лозунг восстановления Польши от Балтики до Черного моря с белорусскими и украинскими землями был нереален. «Наварили себе паны пива, так сами его и пейте», — заявили в одном из сел крестьяне на призыв вступать в повстанческую армию.
Пока польские депутаты оставались в Петербурге, диктатор Хлопицкий послал к ним с депешами офицера лейб-гвардии Конно-Егерского полка Тадеуша Вылежинского. По возможности ему было поручено рассказать об обстановке в Польше самому императору. 21 декабря он выехал из Варшавы и на восьмой день прибыл в Петербург. Первый разговор 28 декабря у него состоялся с И. И. Дибичем, второй — с А. X. Бенкендорфом, который дал волю своим чувствам. Собственно, он изложил взгляды уязвленного императора. «Посмотрите на Галицию, — сказал Бенкендорф, — разве она не несчастнее вас? Нет там ни народного представительства, ни конституции, ни войска, ни польских чиновников, ни даже польского языка, да сверх того обременена податями. То же самое и великое княжество Познанское… Сравните себя с Литвою, с Волынью и другими польскими провинциями, состоящими под русским управлением, — что за громадная разница!.. Только в одном Царстве Польском, где полякам было лучше всего, вспыхнула революция! Подумайте только, как ваш край процветал! — чужестранцы дивились. Население увеличивалось, налоги не были чрезмерны, управлялись вы сами, все отрасли промышленности, земледелие и фабричное производство развивались превосходно, города росли, вся Польша представляла собою подобие драгоценного камня, на который приятно было смотреть. Была одна беда — действительно вел. кн. Константин тормозил намерения государя, но надо было немного потерпеть. Решено отозвать великого князя, и тогда для полного своего счастья вы ни в чем уже не нуждались бы и стали счастливейшим народом на свете»>{856}. Естественно, А. X. Бенкендорф несколько лукавил. В частности, политика министра финансов Царства Польского Ф. К. Любецкого, поддержавшего восставших, была направлена на повышение сбора налогов. Но ситуация была несопоставима с той же австрийской Галицией. Не случайно И. И. Дибич во время предшествующей беседы особо отметил возмущение Николая I поведением сенатора министра финансов князя Ф. К. Друцкого-Любецкого, которого он сам же назначил и который «будучи министром государя, должен был строго охранять конституцию, думать о счастии края, предупреждать зло, откуда бы оно ни проистекало»>{857}.
Наконец, 30 декабря, в полдесятого вечера, посланец польского диктатора был приглашен как частное лицо к императору в Аничков дворец. Государь в сердцах выговорил ему: «Ведь вам же хорошо было! Конституцию, которую я застал, я уважал и хранил без изменения. Приехав в Варшаву на коронацию, я сделал столько добра, сколько мог сделать. Быть может, и было что-то нехорошее, но я тут ни при чем. Надлежало войти в мое положение и иметь ко мне доверие. Я желал, чтобы все было хорошо, и желание свое, в конце концов, осуществил бы»>{858}. Николай Павлович потребовал «совершенного, безусловного подчинения». Он дал понять, что возможно прощение, хотя ему трудно будет сдержать возмущение «русских подданных». Повесить, признавал он, придется только подстрекателей, не более пяти-шести человек>{859}. Услышав мнение Вылежинского, что поляки «останутся глухи к словам манифеста», государь заключил: «Ежели вы полагаете, что они не пожелают добровольно подчиниться, то остается одно средство, к которому я должен буду прибегнуть как император всероссийский и как король польский. Один только выстрел с вашей стороны, и я уже ни за что не отвечаю. Скажите об этом и в Варшаве»
