Никого над нами - [33]

Не заметили хивинцы, как потихонечку весь народ из станицы повытянулся да вкруг отряда вражеского караулом стал. А из дали дальней пыль показалась, вон уж и всадники видны, пики да шапки казачьи, а впереди всех девчоночка малая на коне неседланом…

Надолго врага от Форпостинской отвадили. И по сей день к жене казачьей в дому — первое уважение! Ее и словом не обидь, и нагайкой не смей, и лаской мужской не обдели. Она дом держит, детей бережет, честью женскою дорожит да смекалки не теряет.

А как же иначе-то? Жена казака — она как река: с мужем мягка да тиха, а надо, так любого врага разнесет о берега!..

Роман Злотников Кубок

1

— На, держи!

Томас Амбольт, студиозус третьего курса колледжа Святого Амброзия, ректором в котором был досточтимый брат Пелусий, чей дом стоит прямо у Кембриджского моста, поймал брошенный ему башмак и придирчиво осмотрел его. Хм… а этот варвар оказался неплохим сапожником. Томас вздохнул. Ко всему прочему… За те три месяца своего бегства, за которые они с этим великовозрастным варваром, неизвестно как угодившим в студенты, преодолели почти два десятка стран и уже почти тридцать городов, варвар показал себя хорошим конюхом, всадником, охотником, следопытом, кашеваром, неплохим торговцем, неожиданно сильным мечником и… вот теперь еще весьма недурственным сапожником. Да, еще он забыл упомянуть обжору и выпивоху. Но это как бы компенсировалось. Когда они шли напрямик, а вернее, уж напролом через страшную Геммельгонскую чащу, в мрачной сердцевине которой на много дней пути не встречается ничего живого, и только злобные торки, хлопая своими кожистыми крыльями, перелетают с одного засохшего дерева на другое, ожидая, пока глупые путники, рискнувшие пойти через самое сердце чащи, окончательно обессилят и превратятся в легкую добычу, сам Томас свалился от истощения уже к исходу первой недели, а еще через два дня потерял сознание от жажды. Фляги-то они успели наполнить из ручья на опушке, поэтому первые три дня пить было что, но дорожные мешки так и пришлось бросить в том трактире… А этот варвар не только сам выбрался из чащи, но и выволок еще и его, Томаса. Очнулся он на кровати убого трактира, что ютился у края Геммельгонской чащи, но уже с другой ее стороны. И обнаружил перед своим лицом чашку наваристого бульона и кружку с вином, сильно разбавленным водой (а что еще можно дать человеку после пары недель голода и сухой жажды?), кои с трудом, но вылакал. Так вот, лишь после этого варвар спустился в зал и обожрался, и упился вусмерть.

Все началось тихим мартовским вечером. Томас сидел в библиотеке, поскольку отец Исидор, их преподаватель по риторике, наказал его за продемонстрированные при ответе весьма слабые знания, назначив в переписчики избранных изречений Иосифа Аримафейского. И вот сейчас Томас грустно сидел за переписческой кафедрой и, щуря глаза, поскольку света толстого свечного огарка не хватало, чтобы разогнать темноту раннего вечера, опустившегося на их провинциальный городок, известный остальному миру разве что несколькими колледжами довольно известного в ученых кругах университета, вглядывался в ветхий свиток. Сегодня весь день было сумрачно, вечер наступил рано. Потому Томас не успел справиться с уроком засветло и вынужден был зажечь свечной огарок. Возможно, именно это стечение вроде бы совершенно случайных обстоятельств привело к тому, что ему, не слишком усердному студиозусу третьего курса колледжа Святого Амброзия, пришлось покинуть свою уютную комнатку в университетском кампусе и удариться в бега. В чем был, не успев ни собрать вещей, ни предупредить своего куратора и приятелей-студентов и уповая лишь на Господа и этого дюжего варвара из далеких восточных чащоб…

Странное поскребывание где-то на уровне пола он услышал, когда уже закончил работу и пересыпал свежеисписанный пергамент тонким песком, дабы тот впитал лишние чернила. Томас замер, прислушиваясь. Но поскребывание не повторилось. Тогда он аккуратно ссыпал песок обратно в песочницу и уже совсем собрался скатать пергамент, как вдруг его внимание привлек новый звук. Но на этот раз он был более явственный и точно слышался со стороны двери. Томас отложил пергамент и подошел к двери. Несколько мгновений он прислушивался, а затем осторожно отворил ее и… тут же отшатнулся. Ибо сразу за дверью, плашмя и вытянув руки, лежал человек. Человек был одет в сутану, а его голова была покрыта капюшоном. Пола сутаны задралась, обнажив кривоватую ногу, покрытую густыми темными волосами и обутую в веревочную сандалию.

— Хк-хы-ы… — послышалось из-под капюшона. Томас вздрогнул и торопливо перекрестился. По лежащему телу внезапно пробежала легкая судорога, и из-под капюшона вновь послышался звук — на это раз более осмысленный.

— Ты… добрый христианин? — с натугой выдавило тело.

Томас удивленно сглотнул. Такого вопроса он не ожидал.

— Ну… да.

— Не… отдавай им…, - прохрипело тело и дернуло рукой.

Тут Томас увидел, что вокруг запястья левой руки лежащего человека обмотан какой-то шнурок.

— Что? — испуганно спросил он, не решаясь дотронуться до шнурка, потому что это означало дотронуться и до человека.