Никогда не называй это любовью - [14]

Она читала на его лице страшное разочарование и даже гнев, когда, зайдя к ней в комнату, он застал ее лежащей на кровати. Шторы были плотно задернуты от солнечных лучей.

– Черт побери, Кэт, нельзя же страдать головной болью в такой день! К тому же ты никогда не была предрасположена к мигреням.

– А вот сейчас мигрень мучает меня, – намеренно тихим голосом произнесла она.

Вилли был не настолько глуп, чтобы не уловить многозначительности ее тона.

– Прежде ты не сердилась на меня так долго. Что случилось?

– Ничего, если не считать, что прежде я не была в такой ярости.

– Да не проводил я ту ночь с женщиной! Если бы ты застала меня… – Он понял, что ему не верят, и покраснел, избегая взгляда жены.

Кэтрин, услышав из его уст то, о чем уже давно догадывалась, не испытала ничего, кроме грустного облегчения. Теперь она действительно осознала, что с того момента, как руки другого мужчины коснулись ее рук, она больше никогда не сможет вынести объятий Вилли.

– Черт возьми! – воскликнул Вилли. – За каждым мужчиной иногда водятся мелкие грешки, даже если он очень любит жену!

При виде ее, неподвижно лежащей, возмущение еще больше овладело им. Он ожидал ярости, гнева, обиды – чего угодно, только не безразличия. Неужели она потрясена до такой степени, что впала в прострацию? Нет, тогда бы это была не умница Кэт. Она просто играет с ним, заставляя его немного помучиться. Ему это очень не нравилось. И он развернулся кругом.

– Я не намерен умолять тебя. Когда придешь в себя, можешь прийти ко мне. И я гарантирую, что случится это очень скоро. Ведь ты – здоровая женщина. – Он пошло усмехнулся. – Так что придется вам спуститься на землю с вашего высокого, неприступного пьедестала, миледи.

Не успел он уйти, как в комнату вошла расстроенная и озадаченная Люси.

– Капитан сначала сказал, что останется, а потом передумал. Не совершили ли вы чего-нибудь такого, что расстроило его, мисс Кэтрин?

Она пристально изучала лицо Кэтрин, выискивая на нем следы слез. И, убедившись, что выражение лица Кэтрин было весело-безмятежным, нахмурила брови.

– Вы не выглядите так, будто у вас головная боль, должна вам сказать. Однако распоряжусь, чтобы повар приготовил легкий ужин. Немного супа и яйцо в мешочек?

Кэтрин села на постели.

– Таким ужином не наестся и младенец, Люси. Я спущусь на ужин. Я уже достаточно поправилась. Полагаю, что я просто перегрелась сегодня на солнце, вот и все.

Сколько же времени ей придется вести себя так, сколько времени будут продолжаться различные увертки, отговорки, предлоги, долгие отсутствия? Ведь их очень трудно объяснить детям, которые станут сильно страдать, если мамочка не придет поцеловать их на ночь? А она замечала, как алчно его взгляд пересекает расстояние, разделяющее их, когда он находится в парламентской зале внизу, а она – на женской галерее.

Она начала называть его Чарлз, он ее – Кэтрин или Кэт, а когда был особенно нежен, Кэти. Еще несколько раз они садились в двухколесный кэб, заботясь, чтобы им не попадался один и тот же кэбмен. Иногда во время поездки они совсем не разговаривали. Он сидел рядом с ней, они держались за руки и просто расслаблялись; тогда бесконечное умиротворение стирало морщины напряжения с его лица, и он сразу молодел. Рядом с ней оказывался совсем еще молодой мужчина, всего тридцати четырех лет от роду.

Иногда он пребывал в прекрасном расположении духа, и они много смеялись. Она догадывалась, что веселье составляло одну из черт его характера, проявляемую им только в присутствии его семьи, в которой он души не чаял. Он рассказывал ей о родных местах, об Эйвондейле, расположенном в туманных голубых горах Уиклоу, о своем доме, оставшемся ему после отца.

Его глаза сияли, если он рассказывал о своем доме, где вестибюль был настолько просторен, что в него беспрепятственно могла въехать карета, запряженная четверкой лошадей; он рассказывал ей о галерее с перилами из резного дуба и с портретами его предков. Дом был полон огромных каминов, собак и любимых слуг. Он всегда старался хорошо относиться к своим соседям, поэтому на его земле нечасто случались какие-либо неприятности.

Эйвондейл стоял на реке Эйвон, неподалеку от красивой долины Эйвоки. Там находился охотничий домик, куда Парнелл приезжал, когда очень сильно нуждался в отдыхе и тишине. Вместе со смотрителем и его двумя собаками Чарлз останавливался в этом домике, и никто не нарушал его покоя. Светило солнце, иногда землю окутывал туман и шел дождь, в вереске прятались куропатки, а невдалеке сверкала голубая вода, и во всем был такой покой, о котором он мечтал для всей Ирландии.

Отец Чарлза скончался, когда мальчик еще учился в английской школе. Его мать, американка, пребывала тогда в одной из своих увеселительных поездок по Америке, поэтому, когда отец отправился к праотцам, Чарлз был единственным, кто проводил его в последний путь. Он был полон негодования по отношению к матери, оставившей отца умирать в одиночестве. И стоял этот худощавый тринадцатилетний мальчик, наблюдая, как земля скрывает гроб; кулаки его сжимались изо всех сил, ибо он пытался справиться с комком, застрявшим в горле, который все же превратился в сдавленные рыдания.