Никогда не называй это любовью - [104]

– Вы ведь католик, не правда ли?

– Совершенно верно.

– Тогда, полагаю, это должно показаться вам довольно занятным.

Однако мистер Пиготт с негодованием отверг то, что должно было показаться ему забавным, считая, что о его грехах ничего никому не известно.

Сэр Чарлз прочитал часть письма, раздобытого у архиепископа Уэлльского путем нарушения тайны исповеди.

– Что вы на это скажете? – резко спросил он.

– Это совершенно четко говорит о том, что у меня и в мыслях не было писать эти письма.

– Ну если это говорит о том, что вы даже не думали писать эти письма, тогда о чем же вы думали?

– Понятия не имею.

– Вы можете представить его светлости какую-нибудь улику самого косвенного характера?

– Нет.

– Или улику, услышанную от кого-нибудь?

– Нет.

– Или когда-нибудь?

– Нет.

– Или где-нибудь?

– Или где-нибудь, – теперь мистер Пиготт автоматически повторял слова.

– Вы когда-нибудь упоминали о том ужасном деле?

– Нет.

– И оно по-прежнему заперто… навеки запечатано… в вашей груди?

В конце концов мистер Пиготт полностью потерял самообладание. Он с мукой на лице заломил руки и в отчаянии прокричал:

– Нет, я выпустил его из Моей груди!

Чарлз приехал домой ночью с бутылкой шампанского. Все кончено навсегда, сказал он. Завтра этот жалкий мерзавец Пиготт расскажет, сколько ему заплатили за подделку писем и кто заплатил. Так что еще один враг удален с поля боя.

Однако Кэтрин и теперь не могла успокоиться. Ведь хорошее никогда не продолжается долго, особенно когда речь идет о политике. Сегодня это Пиготт. Кто будет завтра?

После открытой демонстрации своей враждебности, выказанной Вилли с места дачи свидетельских показаний, Кэтрин написала ему, что больше он не посмеет переступить порог ее дома, пусть даже не пытается сделать это. Если же он будет настаивать на встрече с детьми, в чем она не имеет права ему отказать, то дети должны будут поехать к нему. А что касается ее, Кэтрин, она больше никогда не откроет ему дверь своего дома. Также она была весьма неучтива по отношению к Анне, которая теперь полностью перешла на сторону Вилли. Ей уже слишком много лет, и она слишком устала от примирений. Ее навязчивая идея – любить и защищать Чарлза, а значит, все его враги автоматически становятся и ее врагами. В этом Кэтрин доходила буквально до одержимости. Только дети и любимая тетушка Бен, которая к этому времени уже была прикована к постели, занимали оставшуюся часть ее сердца.

– «Таймс» непременно принесет тебе извинения, – сказала она.

– Разве ты не помнишь, как я сказал, что рано или поздно они будут вынуждены извиниться? Разве все это не свидетельствует о том, что английский общественный строй не так уж непогрешим?

Кэтрин слишком долго оставалась в сильнейшем напряжении, чтобы быстро успокоиться.

– Ты уверен, что Пиготт завтра признается?

– Если бы ты видела его сегодня, то у тебя бы не возникло никаких сомнений в этом. Сэр Чарлз буквально лишил его дара речи. Бедный ничтожный мерзавец… У него в Дублине семья, и он чувствует угрызения совести и свою вину перед ней. Он, конечно, скажет, что совершил все ради своей семьи.

– Если его дети пойдут по стопам своего отца, то им лучше умереть с голоду, – пылко проговорила Кэтрин.

– Кэт, ну нельзя же быть такой мстительной!

– Да ты посмотри, что он с тобой сделал! – вскричала она. – Целый год тебя подозревали Бог знает в чем! Со всех сторон на тебя выливали целые бочки грязи! И как ты только можешь испытывать сочувствие к нему или к кому-то из его родных?

Чарлз шутливо сдвинул брови.

– А я-то подумал, что у нас с тобой будет небольшой праздник, дорогая… Может быть, мне спрятать шампанское для более подходящего случая?

Как всегда, ее гнев вмиг прошел и ей стало совестно.

– Прости, прости меня, я не хотела вести себя как сварливая старуха!

– Ты? Сварливая старуха? Ну, мне лучше знать, кто ты есть на самом деле.

И необыкновенное спокойствие в его голосе смыло без следа ее мстительное настроение. Ведь, слава Богу, все кончилось удачно, беды не случилось. От выпитого шампанского они почувствовали уверенность, спокойствие и с оптимизмом заговорили о будущем, о котором так редко осмеливались даже мечтать. Когда умрет тетушка Бен, а это случится очень скоро, ибо недавно ей исполнилось девяносто семь лет, Кэтрин продаст Уонерш-Лодж и купит дом в Брайтоне. Ей всегда нравился Брайтон, близость моря. Тем более теперь превосходное железнодорожное сообщение от Лондона до Брайтона. Если бы им удалось подыскать себе дом в самом уединенном уголке этого города, поближе к холмам… тогда было бы меньше прохожих, меньше зевак…

– Значит, мы будем вместе, Кэт?

– Конечно, дорогой! Разве я не твоя жена? Разве мы с тобой не супружеская пара, как много-много других людей?

– Я бы очень хотел уехать из дома рядом с Риджентс-Парком. Этот особняк никогда не был для меня домом.

– И Вилли никогда не омрачит наш дом своим присутствием, – погруженная в свои мысли, продолжала Кэтрин.

– Мне кажется, ты читаешь сейчас миссис Генри Вуд, дорогая моя.

– И Ирландия добьется гомруля, и тогда мы заживем счастливо.

– Разве когда-нибудь люди жили счастливо?

– Не знаю. Но мы обязательно это узнаем.