Никодимово озеро - [26]

― Сейчас бы по лужам, Сережка, босиком, а?.. — вдруг спросила она.

И это вернуло Сергея ко вчерашнему.

Алена глядела в окно, а Сергей на нее. И радость, что засветилась в лице Алены, путем неведомых ассоциаций натолкнула его на мысль, которая недавно еще казалась бы невероятной и потому не могла прийти в голову.

Он вспомнил последние Костины слова: «Надо позвать Кольшу». Сразу вслед за этим скрипнула дверь. Кто-то — Костя или Анатолий Леонидович — сразу же вышел в коридор. И Сергей, чтобы его не застали под окнами, бросился бежать. А Костя (или Анатолий Леонидович) мог вовсе не выходить на улицу, в дождь, потому что из коридора была еще одна дверь — дверь в комнату Галины, и Кольша мог находиться там. Чего уж проще было позвать его?

― Ты что? — вдруг спросила Алена.

Наверное, у него был испуганный вид, потому что лицо Алены стало тревожным и строгим. Он не заметил, в какую минуту она отвернулась от окна и стала глядеть на него.

― Так. Ничего… — сказал Сергей и тряхнул головой, отгоняя неприятную, малообоснованную догадку. Но спокойствия от этого не обрел. На душе остался какой-то мерзкий осадок.

Было ощущение, словно бы он сделался соучастником предательства. И не столько по отношению к Лешке, сколько по отношению к Алене. Словно бы не Лешка, а Алена оказалась преданной. И преданной дважды за день.

― Ешь, Сережка! — нетерпеливо, с тревогой в глазах потребовала она, будто читая мысли Сергея на его лице.

Он сел на кушетку и механическим движением взял кусочек подрумяненного хлеба. Повертел его в руке.

― Ты ходил в Южный?

Сергей кивнул.

― Hy?.. ― спросила она.

― Они были дома…

Наклонив тяжелый пятилитровый чайник, Алена молча налила ему кипятку, плеснула через латунное ситечко заварки, придвинула ближе сахарницу и, выпрямившись и слегка запрокинув голову, долго смотрела в искрящийся дождь за окном. Потом сказала:

― Я уверена, что Лешка тут ни при чем.

Кого она хотела убедить, его или себя?

― Не знаю! Ответил Сергей. ― Не знаю… ― и добавил: — Тебе бы, Алена, лучше не вмешиваться во всё это!

Она сразу поднялась, отошла к окну. Сказала в дождь:

― Эх ты…

― Не сердись, — спокойно попросил Сергей.

Она вернулась к столу и облокотилась на него, подперев голову кулаками.

― Я не сержусь, Сережка… Но как я сразу не догадалась, что ты пойдешь туда?

― Хорошо, что не догадалась… — Сергей глянул на мокрый костюм у входа.

Алена хотела улыбнуться ему, но, может быть, вспомнила, что от этого появляются морщины, — сдержала улыбку и опять, грустная, посмотрела в окно.

* * *

Дождь кончился, постепенно иссякая на глазах. Струи, что хлестали сплошным потоком, вдруг стали реже, слабее… Потом ударила о листву последняя капля. И ошалело загомонили воробьи.

Влажная хвоя стала густо-зеленой, сочной. А солнце над Никодимовым озером светило озорно и самовлюблённо, вдруг ярко вспыхивая то там, то здесь: мол, вот оно, я, солнце!

Народ потянулся на пепелище вместе с окончанием дождя. Разбившись на группы, женщины обсуждали пожар, а заодно и другие события ―более будничные, но не менее важные из жизни чужой и личной!

Веселые мальчишки, шныряя между ними, играли в «пятнашки». Подошедший вскоре милиционер от нечего делать попугивал их.

Дождь ослабил следы ночной работы: намыл черные угольные потеки от пожарища к озеру, прибил и замесил в кашицу пыльную золу, так что даже запах пожарища, вчера сухой, острый, — загустев, стал тяжелым, удушающе пряным. От ямы, по странной прихоти непогоды, осталось лишь углубление, заметное для Сергея и Алены, но не для посторонних глаз.

Сначала они подошли вплотную к пепелищу, но обоих преследовало ощущение, что по их лицам, по напряжению, что сказывалось в каждом их шаге, можно угадать, о чем они думают. И, не сговариваясь, оба отошли назад, за спины женщин.

Алена схватила Сергея за руку, когда со стороны деревни к месту пожарища приблизились двое местных с лопатами и один — в темно-сером костюме — из тех, что ковырялись на пепелище вчера, — должно быть, следователь.

И неприятно, и боязно было представить себе, как разом утихнут голоса, как переменятся глаза, лица, в испуге приоткроются пересохшие губы, когда тайна бывшей Татьяниной усадьбы перестанет быть тайной… И лишь Сергей да Алена знали об этом.

Но мужики сбросили с плеч лопаты, не спеша перекурили и только после этого — один с одного конца, другой с другого — продолжили вчерашние раскопки. Следователь отдал милиционеру пиджак и тоже включился в работу.

Крепкая Аленина ладонь все сильней и сильней сжимала пальцы Сергея по мере того, как двое начали углубляться в развалины пепелища на месте, где ночью была яма.

Сергей хотел высвободить руку, но, глянув на бледное, со сдвинутыми бровями лицо Алены, сдержался.

То, что произошло дальше, было необъяснимо.

Алена почти впилась ногтями в руку Сергея. Потом пальцы ее стали медленно ослабевать… И нервная дрожь передалась от нее Сергею.

Они ошеломленно уставились, друг на друга когда мужчины на пепелище — теперь уже втроем ― почти по грудь углубились в подвал дома бабки Татьяны.

Трупа в развалинах пожарища не было.

* * *

Через час на территории бывшей усадьбы не осталось нетронутой головешки. Но, кроме жалких останков металлической утвари: самовара, кастрюль, ведер, — ничего достойного внимания на пепелище не обнаружилось. Женщины дружно ахали, вдруг узнав тяжелый чугунный ковш, из которого бабка Татьяна когда-то кому-то давала напиться, или медную гирю от старинных часов с кукушкой. Все это сбрасывалось в одну общую кучу, куда легли и проржавелые тазики, и обручи от кадушек из расчищенного подполья, трухлявая обшивка которого сверху выгорела, а внизу, казалось, даже не просохла, и, наверное, пахла гнилью.