Никита Изотов - [7]

Уже совсем поздно было, когда Никифора хватились дома. Мать с отцом в школу заявились, вызволили сына. «Знать, не судьба», — горестно махнул рукой отец. Вскоре он подался на заработки в Геленджик. Сказывали ему, будто на Кавказе жить тепло и сытно. А Никифор попал к дяде. Вначале корову пас, потом взяли его на конюшню. Тянул подросток батрацкую лямку, пока не пришло осенью 1913 года письмецо от отца, в котором звал к себе всю семью, обещая «фатеру и стол». Когда Мария Павловна привезла Никифора и двух дочек в Геленджик, то квартира оказалась маленькой темной комнаткой, где пришлось спать на глиняном полу, укрываясь отцовским драным зипуном и материнским платком. Выяснилось также, что все надежды на благополучие семьи Изотов связывал с сыном — заранее договорился с хозяином номеров «Новая Россия» о месте дворника для него и даже успел выпросить «аванс» в счет месячной трехрублевки, положенной Никифору.

Не одних Изотовых гнала нужда из деревень: только в 1909 году уездные власти Орловской губернии выдали «на отход» 254 500 паспортов крестьянам, покидающим родной кров в поисках лучшей доли.

Ширококостный мальчик выглядел старше своих двенадцати с половиной лет. И потому спуску ему хозяин не давал. В четыре утра уже на ногах, метлу в руки — и скреби тротуар, дорогу, чтобы ни соринки! День весь на ногах — мало ли поручений от жильцов, да еще хозяин велел бегать на пристань с визитными карточками гостиницы, зазывать постояльцев. «Гляди, голодранцев не приводи», — поучал владелец «Новой России», грозя пухлой рукой, подрагивая налитыми щеками. Ох, возненавидел его Никифор, хуже чем хромого дьяка. Но злобе не удалось пустить корни в отзывчивой по природе душе мальчика по той простой причине, что еще чаще попадались ему на пути хорошие, отзывчивые люди. Случай свел его с буфетчиком парохода «Князь Оболенский» — подносил ему с пристани чемодан. Буфетчик, высокий, худой, с пушистыми усами, расспросил Никифора о житье-бытье. Узнав, что отец без работы да еще попивает, а мать с трудом устроилась в кухарки на курорт, неожиданно предложил: «Айда ко мне. Сколько тебе платят, трояк? Пятерку на пароходе дадут, харчи. Обучу тебя своему делу. Ха-арошая специальность, брат». Кто же в таком возрасте не согласится служить на пароходе?

— Отдать концы! — командует с мостика человек в белой фуражке и с золотыми нашивками на рукавах.

Режет морскую волну острый нос, шлепают колеса по соленой воде. Благодать!.. Щурит глаза Никифор, следя за пенным следом за кормой. «Князь Оболенский» ходит в малом каботаже, под прикрытием берегов. А все равно на нем — морской шик. Палубы отмыты до белизны, все медное сверкает, пассажиры нарядны и беззаботны. «Эй, мальчик, пару пива…» И посуду мыл, и помои таскал, и обувь пассажирам чистил, и за папиросами бегал в буфет. Поздними вечерами Рютин, так назвался буфетчик, угощал мальчонку бутербродами с сыром, пододвигал тарелку с колбасой, наливал сладкого чаю. В рундучке нашлись у Рютина книги, но к ним Никифор интереса не проявил, зато любил листать годовую подшивку «Нивы». Рассматривал фотографии, читал надписи к ним. Так незаметно начал приобщаться к чтению. Иная жизнь слегка приоткрыла краешек занавеса перед смышленым подростком, а пришли в Геленджик, увидел Никифор на пристани хмурого отца. «В пекарню пойдешь», — решительно заявил он.

Вставали пекари в три утра, разжигали печи, месили тесто. Никифор драил полы, чистил корзины для хлеба — и так до полуночи. Ученикам в пекарне деньги не платили. «Хватит того, что хлеб в себя бесплатно пихают да ремеслу учатся», — говаривал хозяин. А когда владелец гостиницы предложил старшему Изотову платить за сына пятерку в месяц, если вернется в дворники, то Алексей Иванович согласился.

Что ж, все лучше, чем в духоте пекарни. Вновь взялся за метлу Никифор. Но оставил в памяти след Рютин, запали в сердце рассказы о несправедливости жизни, о богатых и бедных, спокойная уверенность буфетчика в том, что так — несправедливо, так не должно быть, и народ рано ли, поздно ли сам станет хозяином в России. Часто бегал Никифор на пристань, издали размахивал руками, видя подходящий пароход со знакомыми обводами, видел Рютина, передававшего ему привет матросским телеграфом — руками.

Бросался к нему. Прижимался к ставшему близким человеку, который всегда находил добрые слова, ободрял, обнимал по-свойски, обрадованно тянул: «Да ты, брат, все растешь, скоро на камбуз пригнувшись входить будешь». — «Матросом хочу», — делился он доверчиво с буфетчиком, и тот серьезно разъяснял, что, конечно же, почему не пойти со временем в матросы. А еще лучше — метить в штурмана, для чего учиться надо, а цель уж если выбирать, то видную, большую, чтобы смыслом вся жизнь наполнилась.

Где-то шла война, знали о ней по газетам да прибывающим в морской госпиталь раненым. Подростки купались в теплой бухте, швырялись друг в дружку медузами, прокалялись дочерна под южным щедрым солнцем. В теплый осенний день провожал Никифор Рютина к пароходу — «Князь Оболенский» в ночь отходил с новобранцами. Под утро жителей городка разбудили далекие выстрелы. Вечером Никифор, вернувшись домой, увидел своего друга. Рютин и отец курили самокрутки, мирно беседовали, и Никифор удивился улыбке на лице родителя, подумал по-взрослому: «Хороший он человек, да судьба его задавила». Буфетчик с парохода рассказал, что «Князь Оболенский» затонул в Новороссийском порту, а ему, Рютину, завтра надо уехать в Кабарду, он родом оттуда. Почему-то не пошел в номера «Новой России», где всегда останавливался во время стоянок парохода, а попросился прикорнуть у Изотовых в уголку. Утром он исчез, а отец задумчиво сказал: «Куды же он подался? В Ростов, наверное, а может, даже в Москву. Одно слово — революционер…» — «В Кабарду он собирался», — подсказал Никифор, но отец, глянув на сына, ничего не ответил.