Никакого шпионажа - [3]

Часто посещали хозяина дома и люди пожилые; эти задерживались подольше. Должно быть, то были старые коллеги-преподаватели, наверно, тоже уже на пенсии, вот они и собирались, вспоминая былое за чашкой некрепкого кофе…

Однажды пришел к Кнаббе молодой человек лет тридцати — тридцати пяти, уже чуть облысевший, с беспокойным ртом и точно принюхивающимся острым носиком, конечно в очках, как и приличествует солидному немцу.

Дверь открыл ему пожилой слуга, поселившийся в особняке одновременно с хозяином.

— Добрый день, — вежливо поздоровался посетитель, несколько растягивая слова. — Могу ли я видеть герра Кнаббе?

Слуга окинул гостя внимательным взором, в котором чувствовалось что-то профессиональное, и спросил отрывистым тоном, несколько несвойственным слугам:

— Вы откуда?

— Меня прислали из агентства туризма по странам Востока, — смиренно ответил молодой человек, видимо, привычный к отрывистому тону и к вопросам. — Я право не знаю, зачем, — словоохотливо продолжал он. — Я, видите ли, приобрел в рассрочку путевку в Россию, и главный агент мне велел в четыре часа пополудни явиться сюда, Может быть, вы знаете, что это значит?

Слуга, не отвечая, вынул блокнот, заглянул в густо исписанную страничку и сказал:

— Герр Альфред Семенофф?

Странный слуга предложил посетителю следовать за ним. Он так и сказал: «Следуйте за мной». Введя обеспокоенного молодого человека в кабинет, слуга исчез.

В уютном небольшом кабинете со старинной добротной мебелью, с бронзовыми часами, с висевшими на стене огромными рогами оленя, из-за стола любезно приветствовал гостя Кнаббе:

— Герр Семенофф? Очень, очень приятно. Имел честь знавать вашего покойного отца, весьма почтеннейшего государственного деятеля. Прошу вас, вот сюда…

Он усадил молодого человека в удобное кресло у дубового с золотыми инкрустациями письменного стола. На столе ничего не было, кроме чистой без чернил огромной чернильницы из горного камня и двух серебряных подсвечников, изображающих кайзеровского солдата в каске со знаменем.

— Угодно? — спросил Кнаббе, протягивая ящичек с сигарами.

— Благодарю, — шаркнул начищенными туфлями посетитель, — я не курю.

— О, это такая редкость в наши дни, — весело воскликнул владелец особняка, быстро пряча в ящик стола сигары. — Но вы мне позволите?.. — Он вынул портсигар, достал тонкую папиросу и закурил. — Не курите, — еще раз в раздумье повторил Кнаббе и спросил: — Но, наверно, пьете?

Гость что-то промямлил. Кнаббе предпочел понять ответ в отрицательном смысле. Он воскликнул в восхищении:

— И не пьете тоже! Прелестно! Ах, да! Я становлюсь рассеянным. Ведь вам надо еще объяснить, зачем я вас пригласил. Вероятно, вы сетуете на старого ворчуна за доставленное вам беспокойство?

Альфред Семенов сделал движение, желая показать, что приглашение столь почтенного господина отнюдь не беспокойство для гостя, но внезапно Кнаббе изобразил на своем лице старого бритого мопса строгость, точно скомандовал невидимой воинской части «смирно!»

Посетитель невольно вытянулся в кресле.

— Сколько вам лет? — отрывисто спросил Кнаббе.

— Тридцать четыре, — с готовностью доложил Семенов, тщательно пытаясь скрыть волнение и тревогу. «Черт меня дернул купить эту проклятую путевку!» — так и было записано в его бесцветных моргающих глазах. Кнаббе сделал вид, что удивился:

— Тридцать четыре? Это значит…

Кнаббе поднял маленькие глаза-буравчики к потолку.

— Ага, — подсчитал он, — сейчас шестьдесят третий, значит, в сорок первом вам было уже двенадцать лет или около того. Вы уже многое понимали, мой друг. А в сорок третьем, когда войска рейха оставили Киев, где вы жили, вам исполнилось пятнадцать. В этом возрасте некоторые украинские юнцы записывались в партизаны, а?

Альфред Семенов отвечал с подкупающей правдивостью:

— Еще в конце двадцать первого года мой отец бежал в Берлин, а в тысяча девятьсот сорок первом году вернулся с войсками фюрера в Киев, как крупный специалист в украинском национальном вопросе. С ним была и семья. Мы ушли из города за сутки до отступления армии фюрера.

— Ах, значит, вы сынок того самого Семенова? — точно впервые сообразив, в чем дело, воскликнул Кнаббе. — Бывшего министра в одном из украинских правительств! Кстати, почему вашего отца не расстреляла в свое время Советская власть, вы не знаете?

— Я родился в Берлине в тысяча девятьсот двадцать девятом году от второго брака отца, — поднял цыплячьи брови Альфред, — уже после того как давно утихли громы гражданской войны.

Он так и сказал: «громы гражданской войны». Должно быть, когда-то Альфред услышал эту фразу, и она ему понравилась.

«Ага! — намотал себе на ус Кнаббе. — Малый глуп, исполнителен и склонен к громкой фразе. Это сгодится. Такое сочетание человеческих качеств весьма полезно… если уметь ими пользоваться».

— А где теперь ваш отец?

— Он давно умер. Мать тоже умерла.

— На какие средства вы существуете?

— Я служу в банке.

Уточняя, Альфред объяснил, что он еле сводит концы с концами. Поэтому до сих пор не женат.

Допрос продолжался. Убеждений, по его собственным словам, Альфред не имеет, но «глубоко уважает германскую расу», коммунизм считает источником всеобщего и его личного бедствия и поэтому ненавидит; что такое телемеханика и теория относительности — «не интересовался», о марксизме имеет самое смутное понятие, но надеется, что с ним будет скоро покончено. По средам посещает приличный публичный дом на Зее-штрассе. Евреев считает виновными не только в гибели Христа, но и в высоких ценах на мясо.