Ничья земля - [16]

— Кто бы мог подумать, — Сергеев потер ладонью саднящий бок, — что в какой-то момент у меня не будет никого более близкого, чем этот паренёк?

Ему хотелось обнять Молчуна, прижать его к себе, сказать ему, что у него никогда не было сына, но он бы так хотел, что бы его сын был таким же самоотверженным и смелым парнем…

Но в очередной раз застеснялся своих чувств. Прошедшие годы научили его быть сдержанным, хотя Сергеев понимал, что это, скорее, не сдержанность, а наступающая бездуховность. О какой духовности можно говорить в мире вседозволенности? Но ведь Молчун — тоже дитя этого мира.

Он так много хотел бы сказать, а в слух сказал только:

— Спасибо тебе, Молчун.

Мальчишка посмотрел на него, махнул рукой, мол — о чем тут говорить, и на секунду прижался к плечу Сергеева, совершенно по-детски. И тут же выпрямился, словно ничего и не было.

Они встали, поправили амуницию, чтобы не гремела, затянули лямки рюкзаков, попрыгали на месте для проверки и пошли скорым, походным шагом по заросшей жухлой осенней травой тропинке, углубляющейся в сосняк.

Глава 2

— Почему ты никогда не спрашиваешь меня о прошлом? — спросила Вика, потягиваясь.

Она лежала на диване, в гостиной, прямо на пледе, которым он был застелен. Как ни странно, она любила лежать на шерстяном покрывале, которое любая женщина посчитала бы колючим.

Плед был настоящим, шотландским, в сложную зелено-красно-черную клетку. И она смотрелась на нем, как рисунок на гобелене: голая, тонкая, очень грациозная, с торчащими грудями, тонкими лодыжками, пышной копной волос и неизменной дымящейся гвоздичной сигаретой, зажатой в изящной руке.

Сергееву иногда казалось, что этот запах гвоздики никогда не выветривается из его квартиры. Наоборот, становится только сильнее после ее ухода. Пряный, сильный, запоминающийся запах. Он даже начал нравиться ему — словно в квартире курили не сигареты, а жгли благовонные палочки. Но эти симпатии зависели от настроения и фазы их взаимоотношений. Когда они ссорились, он ненавидел эту гвоздичную вонь — до тошноты, до аллергии, до слезящихся глаз. Когда же она вот так возлежала на диване или на кровати в спальне, бесстыдная и целомудренная одновременно, как языческая богиня, запах ее индонезийских сигарет казался ему фимиамом.

— О чьем прошлом я должен спрашивать?

— Ну, о моем, например.

— Не хочу.

Он варил кофе, стоя на кухне, с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и мог видеть ее через отражение в зеркале стенного шкафа.

— Я тебе не интересна?

— Ты? Интересна.

— Я интересна, а то, что меня касается — нет?

Шипел газ в конфорке. От турки поднимался чудесный аромат свежемолотого кофе — коричневая пенка уже начала расти, готовясь рывком выплеснуться на плиту, и испортить Сергееву удовольствие от приготовления и потребления любимого напитка. Он ненавидел чистить плиту после того, как кофе сбегал, но и терпеть коричневые пятна, похожие на коросту, на белоснежной эмали до прихода домработницы — тоже было выше его сил. Кофе, обыкновенно, сбегал два раза из пяти, доказывая Михаилу, что жизнь — беспрерывная цепочка компромиссов и с этим пора смириться.

Сегодня ему не хотелось ссориться.

— Мне интересно то, что касается нас.

— Я знаю, почему ты никогда не задаешь вопросов. Для того чтобы самому не давать ответов.

Пенка подошла к верху джезвы, и в тот момент, когда Сергеев, наконец-то, погасил газ, Вика вошла в кухню, не потрудившись набросить на себя хоть что-то.

Без каблуков, босая, она была Михаилу чуть выше плеча. Беспричинно разгневанная. Выплескивающая наружу желание поскандалить. И удивительно красивая.

Сергеев, глядя на нее, удивлялся — как совокупность, в общем-то, далеких от совершенства черт, даёт столь впечатляющий результат? Чуть длинноватый нос, выделяющиеся скулы, не самая совершенная по форме грудь, не самые длинные в мире ноги… Список несовершенств можно было бы продолжать, если бы не результат, который, как убедился Сергеев, опустив взгляд на полотенце, которым были обмотаны его бедра, был, что называется, налицо.

— Ты разберись, что для тебя проще — отвечать на вопросы или выслушивать ответы? — сказал он с примиряющей интонацией.

— Лживые ответы?

— Ну, зачем же так?

— Хорошо. Не до конца правдивые?

— Я бы предпочел другую формулировку — не до конца откровенные.

— Послушай, Сергеев, — сказала она, наблюдая, как он разливает по керамическим чашечкам густой, сладкий кофе. — Я всегда думала, что в этой стране могу узнать все и обо всех. Включая детские симпатии, сексуальные пристрастия и гастрономические выверты.

— У меня нет гастрономических вывертов, и ты все знаешь о моих сексуальных пристрастиях.

— А детские симпатии?

— Если сказать честно, то в детском саду мне нравилась девочка по имени Галя. Мы с ней спали.

— Что? — она удивленно подняла брови.

— Наши кровати стояли рядом. И во время дневного сна она трогательно держала меня за руку.

— Очаровательная деталь.

— Но это еще не все.

— Да?

— Да. Еще мне нравился мальчик Сережа…

Она засмеялась своим бархатным смехом, от которого у Михаила по спине бежала теплая волна.

— Ты меня пугаешь!

— С Сережей было интересней играть, но Галя так держала меня за руку во сне, что я просто не мог ей изменить.