Ничто. Остров и демоны - [26]

Но вместо этого я, разумеется, улыбнулась и тихонько закрыла дверь. Вернувшись, я увидела бабушкино лицо, совсем детское.

— Я довольна, доченька. Я довольна, но, кажется, на этот раз мне нужно исповедаться. Грех, я уверена, не велик, но, во всяком случае… раз я хочу завтра причаститься…

— Значит, ты соврала дону Херонимо?

— Соврала, соврала, — засмеялась бабушка.

— Бабушка, а где Ангустиас?

— Тебе, баловница, я тоже не скажу. А хотелось бы, потому что твои дяди сочиняют много всяких глупостей про бедную Ангустиас. В них правды ни капли, а ты можешь поверить. У бедной моей дочки плохой характер — только и всего. Не надо на это обращать внимания.

Пришли Глория и Хуан.

— Выходит, Ангустиас не сбежала с доном Херонимо? — грубо сказал Хуан.

— Замолчи! Замолчи! Ты прекрасно знаешь, что твоя сестра на такое не способна.

— Но мы ведь, мама, в сочельник видели, как она возвращалась домой с доном Херонимо почти на рассвете. Мы с Хуаном отошли в тень, хотели рассмотреть их хорошенько, когда они пойдут мимо. Они распрощались под фонарем у парадной. Дон Херонимо поцеловал ей руку, а она плакала.

— Дочка, — сказала бабушка, качая головой, — не все вещи таковы, какими кажутся.

Вскоре мы увидели, как бабушка вышла из дома, бесстрашно ринулась в ледяную тьму вечера и отправилась исповедаться в соседнюю церковь.

Я вошла в комнату Ангустиас, белье с постели было снято, и мягкий матрас навел меня на мысль спать здесь, пока Ангустиас нет дома. Ни у кого не спросясь, я перенесла на ее кровать свои простыни, хоть и не без некоторой робости, потому что комната все еще пахла после своей хозяйки нафталином и ладаном, а строй испуганных стульев, казалось, еще повиновался ее голосу. Комната казалась жесткой, как тело Ангустиас, но в ней было чище, чем в других, и она была более изолирована. Я чувствовала к этой комнате инстинктивное отвращение, и в то же время мне так хотелось хоть немного удобства.

На рассвете меня разбудил электрический свет. Ночь была уже на исходе, и в доме царил мир — необходимая короткая передышка.

Я резко приподнялась и увидела Романа.

— А! — сказал он, хмурясь, но стараясь улыбаться. — Ты пользуешься отсутствием Ангустиас и спишь в ее спальне… Не боишься, что она тебя задушит, если узнает?

Не отвечая, я вопросительно смотрела на него.

— Ничего, — сказал он. — Ничего. Мне здесь ничего не нужно.

Внезапно он погасил свет и вышел. Вскоре я услышала, как хлопнула дверь внизу.

В последующие дни у меня было такое ощущение, будто это появление Романа глубокой ночью мне просто приснилось, но вскоре я очень отчетливо его вспомнила.

Смеркалось и было тоскливо. Я устала рассматривать старинные портреты, которые мне показывала бабушка в своей спальне. У нее был большой ящик фотографий, все они валялись в полном беспорядке, на некоторых мыши обгрызли картон.

— Это ты, бабушка?

— Да, это я…

— А это дедушка?

— Да, это твой отец.

— Мой отец?

— Да, мой муж.

— Значит, это не мой отец, а мой дед…

— А! Так, так.

— Что это за девочка, такая толстенькая?

— Не знаю.

На обороте фотографии стояла старая-престарая дата и имя: «Амалия».

— Это моя мама маленькой, бабушка.

— По-моему, ты ошибаешься.

— Нет, бабушка.

Но друзей молодости она помнила всех.

— Это мой брат… Это двоюродный брат, который в Америке…

Под конец я устала и ушла в комнату Ангустиас. Мне хотелось побыть минутку одной, в темноте.

«Если захочется, позанимаюсь немного», — подумала я с легким неудовольствием, которое всегда на меня нападало, стоило мне подумать на эту тему.

Я осторожно толкнула дверь и испуганно отшатнулась: возле балкона с письмом в руке стоял Роман и читал его при свете последних отблесков дня. Он раздраженно повернулся, но, увидев меня, попытался выдавить улыбку.

— А! Это ты, малышка? Сделай милость, не убегай от меня сегодня.

Я не двигалась и увидела, как он совершенно спокойно и ловко сложил письмо и положил его на письменный столик поверх других (я смотрела на его быстрые руки, смуглые, полные энергии). Затем открыл один из ящиков Ангустиас, вытащил из кармана связку ключей. Сразу же нашел нужный ключик, положил письма в ящик и бесшумно запер.

Занимаясь этими манипуляциями, он говорил мне:

— Я как раз хотел поболтать с тобой сегодня вечером, малышка. У меня наверху есть отличнейший кофе, и я хотел пригласить тебя. Есть и сигареты и конфеты, которые я купил вчера специально для тебя. И… Ну как? — спросил он наконец, потому что я молчала.

Он облокотился о письменный стол Ангустиас, последний отблеск дня освещал его сзади. Я стояла лицом к балкону.

— Твои серые глаза блестят, как у кошки, — сказал он.

Глотнув воздуха, я стряхнула с себя странное оцепенение, охватившее меня.

— Ну, так что ты мне ответишь?

— Нет, Роман, спасибо. Сегодня я хочу позаниматься.

Роман чиркнул спичкой, зажигая сигарету, на миг я увидела выступившее из темноты лицо, освещенное красноватым светом, и его особую улыбку. Загорелись золотистые табачные волокна, через мгновенье в серо-лиловом сумеречном свете пламенела только красная точка.

— Неправда! Не хочешь ты заниматься, Андрея… Иди! — сказал он, оказавшись уже подле меня и сжимая мне руку. — Пойдем!