Ничейный космос - [82]

Да, я поддалась тщеславию. Даже имя сменила — с Лены на Забар. Стала носить облегающие одежды из пласто-кожи с блестками. Создав имидж женщины с темным прошлым, я вела себя, будто вождь армии воинов — как Боддика.[21] В Забар воплотились черты крутых героинь комиксов и мультфильмов. В мире, где правили серые политики среднего возраста, я была свечой и пламенем; я светила.

Все было просчитано: я создала о себе несколько мифов, которые потом скормила народу: о том, что я служу человечеству; о том, что я властная женщина и люблю доминировать в сексе; о том, что я — «снежная королева» и воительница, способная надрать задницу любому мужику; о том, что я нежная, любящая и заботливая мать/сестра/любовница. Короче, все в одном флаконе. Левая, правая, консерватор, либерал, потаскуха, пуританка, угроза для жизни и ее же защита.

Вот на какие приходилось идти уловки. Но и сама по себе я не была пустышкой. Многие считали меня бюрократкой, у которой из достоинств — только фигура. Нет, я стала провидицей, но провидицей в сексуальном наряде, с экзотическим именем, умеющей быть такой, какой ее хотят видеть.

Лет через двадцать мой вид изменился. Я стала строже, ввела больше запретов. В политической линии добавила либерализма, в собственном облике — чопорности; наготу на ТВ сделала табу. Вела себя как нянечка с врожденным чувством морали. Этот образ сослужил мне долгую службу.

Я назначила себе симпатичного вице-президента, и десять лет все верили, будто он — истинный вождь, что мы любовники и что я готова отдать ему собственное президентство. Сейчас, хоть убейте, я даже имени того человека не вспомню. Можно, конечно, посмотреть в памяти компьютера, однако мне лень. Как бы там ни было, когда у моего режима начались проблемы, козлом отпущения назначили вице-президента — он ушел, а я осталась.

У каждой нации, естественно, имелся свой лидер, суверенитет и могущество, я только координировала Совет Земли, но дело вот в чем: лидеры приходили и уходили, проигрывали на выборах, становились жертвами киллеров, умирали от сердечных приступов, а я оставалась. Оставалась постоянно, лишь временами преображая себя — и в этом смысле была всемогущей.

Поначалу я много ездила по планете, потом всецело положилась на видеонаблюдение (со временем даже переехала из Брюсселя в Лондон, в пристройку к зданию парламента, и уже оттуда следила за миром).

Каждую ночь я загружала свой разум в тело РД и до утра оставалась в нем на Надежде; к рассвету голова гудела, переполненная образами песчаных бурь, ужасных смертей, героизма.

Постепенно мне удалось развить способность бегло просматривать кипы бумаг и отвечать за день на неимоверное количество электронных писем, проводить по сотне видеоконференций. Вживую с людьми я виделась редко — удобнее было отвечать на вопросы, присланные по электронной почте.

Так человечество, измененное кардинальным образом, вступило в двадцать третий век. Мозговые имплантаты стали нормой, и каждый получил доступ ко всем информационным ресурсам, к опыту, накопленному за историю развития нашей расы. Тела и лица менялись, словно костюмы, появились генетически модифицированные люди-амфибии, от которых позже произошли дельфы. На Земле подрастало поколение эпохи сплошных плюсов: войны нигде не велись, вовсю осваивались далекие планеты, бокс объявили вне закона, проституцию легализовали, обложив высоченными налогами и назначив производственный план.

Дети росли и учились быстрее.

В Африке забыли про голод.

Климат обрел наконец равновесие, утерянное в период катастроф, и более не метался от ледникового периода к глобальному потеплению. Музыка, правда, была откровенно паршивой даже на мой невзыскательный вкус: попса и классика исчерпали себя. Зато живопись переживала настоящее возрождение: во всех столицах мира стены жилых домов и даже небоскребов украшали фрески невиданной красоты.

Одна за другой решались все проблемы человечества. Все. Ведь неразрешимых проблем не бывает — надо только сесть и подумать.

Однако груз я на себя взвалила поистине титанический. На девяностом году правления в голову закралась мысль об отставке. Перед уходом я, правда, отменила привычную систему наказаний за уголовные преступления: не стало тюрем, зато появилась электронная модуляция и корректировка поведения. Пойманным вооруженным грабителям и убийцам отныне поджаривали мозги. Страх стал обычным настроением профессиональных преступников — они жили постоянными воспоминаниями о чудовищной боли, причиняемой подкорко-сушителями и фантазия-стирателями.

Что бы там ни говорили критики, это стало реальным решением проблемы преступности. Прежде преступников содержало за свой счет государство, и они транжирили в тюрьмах свои жизни. А после обработки по моему методу уголовники просто помыслить не могли о преступлениях. Если же кто-то попадался повторно, одноразовой поджаркой не обходилось — рецидивистов «жгли» постоянно, изо дня вдень, только давая мозгам восстановиться от повреждений.

Жестокий способ, признаю, зато действенный. А вкупе с прогрессом в судебной медицине и исследованиях процесса мышления ошибочные приговоры стали невозможны, а сама мера пресечения — совершенной.