Ничейный космос - [47]

Потом еще три директора корпорации, напившись, договорились о тройном самоубийстве и застрелили друг друга.

Лидер луддитов, Молтон Хетчер, признался в банковской афере двадцатилетней давности, а после повесился у себя в тюремной камере. Трое его товарищей повесились в подсобке местной церкви; один выжил, но добил себя в больнице, проглотив собственный язык.

К концу недели суицид совершили еще двадцать мужчин и женщин.

Эти мерзавцы вывели в лаборатории чуму, чтобы очистить Африку от людей, и чуть не убили меня. В отместку я создала свою чуму — информационную, из писем, изобличений в прессе, скандалов. Психологи знают: директора, чиновники — все они под давлением стресса легко ломаются и впадают в паранойю, у них начинаются галлюцинации, они верят снам… Достаточно хорошенько трахнуть их в мозг. Это же основы манипуляции.

План сработал: погибли виновные, доведенные до предела собственной совестью. Невинные уцелели. Что может быть справедливей?

Сама корпорация «Мечты о будущем» выжила, восполнив потери в личном составе, однако чума в Африке прекратилась. Лидеры же континента, услышав ложную весть об африканском антидоте, велели ярчайшим умам своих университетов создать противоядие хоть от чего-нибудь. Через пять лет они запатентовали вирус, который излечивал симптомы, а затем и сами болезни вроде рассеянного склероза, хронической усталости и диабета.

В результате Африканское сообщество наций из должника превратилось в кредитора, стало ссужать деньги западным странам.

Вот это была бомба (психологическая, конечно). Так шарахнуло на политическом уровне, что сама до сих пор удивляюсь.

За свою жизнь я не раз меняла ход истории. Но так и осталась незамеченной. Таков мой удел — не получать признания. Но в тот момент на признание мне было плевать.

Только через четыре года мне нарастили новую кожу. Я потребовала улучшенные грудные имплантаты и смеховые морщинки в уголках глаз — надоел эффект вечно юного, свежего лица.

Получив новую кожу, я сняла номер для новобрачных в пятизвездочном отеле, напилась шампанского и всю ночь валялась на кровати обнаженная. Не мастурбировала, не спала — просто любовалась на себя в потолочное зеркало. Ведь еще сутки назад я была ходячим освежеванным трупом, от которого дети разбегались с криками и который не мог ни к чему прикоснуться.

Красоту мне вернули, но душу не вылечили. И по сей день бывает, что я ни до чего не могу дотронуться. При виде освежеванного цыпленка у меня случается истерика, а синяк или ссадина запросто могут вызвать панику.

Я приняла эти фобии, живу с ними, стараюсь на них не зацикливаться. Лечу себя сама.

Я до сих пор считаю себя чудовищем, освежеванным зверем. Ничто не убедит меня в обратном. Где-то в глубине моей души есть колодец, сточная яма, там и живет мой кошмар, там кипит и бурлит ненависть.

И там же таятся два греха: я виню себя в том, что мой сын родился из искусственной матки без отца, у матери возрастом почти в двести лет; я виню себя в том, что не была со своим сыном, не кормила его грудью, не баюкала, не стирала пеленок. Питер родился, когда я только начинала работать в «Поможем Африке». Когда я лишилась кожи, ему исполнилось всего четыре годика; переполненная ненавистью, я даже не обращала на него внимания.

Питеру исполнилось восемь, когда мне восстановили кожу. В это время страх чужих прикосновений частенько загонял меня в запои. Я срывалась на Питере, орала, а иногда в спальне облизывала его, рассказывая страшные истории — специально, чтобы ранить мальчика, причинить боль.

Сейчас, конечно, можно покаяться перед Питером, но времени вспять не развернуть.

Подросток из Питера вышел дикий, но я прощала ему все, ведь он моя плоть, моя кровиночка. Он купался в любви и заботе (как думаете, кто оплачивал все счета, развлечения, кто вносил залог, если Питер попадал в тюрьму?). Стремясь быть лучшей для сына, я закрывала глаза абсолютно на все его проступки — снова и снова, снова и снова.

Так я ли виновна в том, что мой прекрасный, мой любимый сыночек стал самым злым и деспотичным человеком за всю историю нашей расы?

Книга 5

ЛЕНА

Я слежу за собственной смертью.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю и катаюсь в попытках потушить себя. Бесполезно. Моя кожа плавится, кости обугливаются.

Погибаю в страшнейших мучениях.

Агония прекращается. Перезагрузив CD-ROM, я нажимаю «Воспроизведение» и снова смотрю на свою смерть.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю и катаюсь в попытках потушить себя. Бесполезно. Моя кожа плавится, кости обугливаются.

Погибаю в страшнейших мучениях.

Агония прекращается. Перезагрузив CD-ROM, я нажимаю «Воспроизведение» и снова смотрю на свою смерть.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю…

* * *

Нажимаю на паузу. Смотрю на маску смерти, в которую превратилось мое лицо. Ох, не надо бы, так мне только хуже становится. Но я вновь нажимаю на «Воспроизведение» и смотрю, смотрю, смотрю на свою смерть…