Ничейной земли не бывает - [34]

Фридерика смотрела мимо Стефана на стену, на которой висели веревки, ушаты и ведра. Мать любила деревянную утварь и все это привезла сюда от родителей из деревни, где эти вещи славно послужили не одному поколению. Фридерика поднялась и, поеживаясь, потому что ей вдруг стало холодно, начала прохаживаться между чаном и стеной. Куртка лежала перед Стефаном на сером цементном полу, словно птица, подстреленная охотником.

Юноша почувствовал, что его признание обеспокоило сестру, и смутился. Он еще не умел смотреть на себя со стороны и правильно оценивать свои слова и поступки. Пока что он научился лишь проявлять бескомпромиссное упорство. Это была та самая бескомпромиссность, которая так нравится юношам его возраста. Молодым людям с такими взглядами, как правило, не хватало терпения в общений с окружающими.

Вот и сейчас Стефан в сердцах размахнулся и швырнул щетку на пол. И в этот миг ощутил руку Фридерики на своей голове. Сестра стала перебирать пальцами его волосы, а затем прижала голову брата к себе. Этот ее жест так ошеломил Стефана, что он забыл о всяком сопротивлении. Он был удивлен, ведь так обычно до него дотрагивалась мать, и сейчас ему казалось странным это сходство. Такую ласку он видел только в детские годы. Когда Фридерика начала расспрашивать брата, что было дальше, он отвечал ей спокойно и не задумываясь.

— Девушки с вами тоже бывают?

Стефан утвердительно кивнул.

— С ними-то вы хотя бы ведете себя по-джентльменски?

— Конечно! — улыбнулся он.

— А кто такой этот Ханне?

— Ганс Крюгер из Баррина. В прошлом году он закончил курсы и стал наладчиком по ремонту холодильников.

— Он у вас что, главный?

— Главный? — удивился Стефан и энергично тряхнул головой: — Нет, у нас все на равных. Иногда собираемся у Ганса на квартире. Его мать никогда не возражает. Она даже говорит, что мы можем приходить к ним и тогда, когда Ханне нет дома. У нас все делается без принуждения. Просто нам так нравится. Мы встречаемся, разговариваем, поем, танцуем… У всех одинаковые права, неважно, кто ты такой и какой у тебя вид.

— Знаешь, — сказала Фридерика, — ваши сборища выглядят несколько странно. Как религиозные…

Стефан снова затряс головой, но ответил не сразу, раздумывая над ее замечанием. Ему нравился этот разговор, потому что он велся всерьез.

— С религией у нас нет ничего общего, Рике. Никто из нас ничего не проповедует, а что говорят и думают о нас другие — неважно. Вот тебя, Рике, не очень-то интересует, что другие думают о тебе.

Рука Фридерики на голове Стефана сразу стала легче, движение пальцев замедлилось. Сестра, казалось, задумалась. А Стефану хотелось рассказать ей обо всем, поделиться своими мыслями.

Здесь, в подвале, прижавшись головой к сестре, юноша разговорился, как никогда. И Фридерика слушала его, хотя плечи и шея у нее уже начали мерзнуть. То, что он говорил ей, было важно не только для него, но и для Фридерики, и она не прерывала его. Стефан поменял свою дорогую куртку на куртку товарища отнюдь не случайно, поэтому у него не возникло никаких сожалений. То, что Фридерике показалось глупостью, на самом деле было бескорыстным поступком, свидетельствующим о привязанности ребят друг к другу, когда никто из них и не помышляет ни о какой выгоде.

— Мне просто противно было ходить в моей куртке, — говорил Стефан. — Я в ней выглядел среди ребят как белая ворона. Ведь все хорошо знали, что моя куртка стоит более четырехсот марок! Мы можем позволить себе купить такую, у других же дети бегают в дешевых спортивных курточках. А я должен был надевать эту штуковину, чтобы родители могли гордиться мной. Вот почему я, собственно, и отдал ее. Люди, которые любят одеваться напоказ, самые обыкновенные хвастуны. Таких у нас немало. Но что в этом общего с социализмом? Это же самый настоящий вещизм!

— Мне что-то холодно, — поежилась Фридерика.

— Да, тут холодно, — согласился Стефан и встал.

Фридерика помогла брату привести в порядок помещение. Затем Стефан повесил куртку на веревку, натянутую в углу. Фридерика снова обвела взглядом деревянные ушаты и ведра. Они и пустые-то намного тяжелее, чем наполненные водой пластмассовые. Но мать никак не могла расстаться с ними. Такая привязанность объяснялась тем, что ребенком ей приходилось носить в этих ведрах воду из колодца, много-много ведер в день. У матери есть фотография, на которой она стоит с деревянными ведрами на коромысле. Иногда она показывает ее своим детям.

На этой фотографии она запечатлена с косичками, босая, в какой-то рубашке, из-под которой видны отрезанные ниже колен штаны. Если бы не косички, маму вполне можно было бы принять за мальчика. Фотография была сделана в сорок восьмом году, а тогда в родном селе матери, в Пригнице под Витштоком, еще не было ни водопровода, ни электричества.

«Как все изменилось!» — каждый раз говорит мать, вкладывая фотографию обратно в альбом. Эти слова она произносит с гордостью, будто лично участвовала во всех значительных событиях последних десятилетий.

Фридерика выключила свет, заперла подвал на ключ и уже по пути к подъезду негромко проговорила:

— Завтра ты попросишь извинения у матери, понял?