Ничейной земли не бывает - [10]

Но совсем недавно Шанц произвел переоценку ценностей. И произошло это после прочтения книги Л.И. Брежнева «Малая земля». Каждая страница этих воспоминаний значила теперь для Шанца во много раз больше, чем собственные записи. Взяв за образец эту книгу, он мечтал со временем написать свои воспоминания, обобщив в них долголетний опыт службы в армии. На предстоящих учениях он и намеревался собрать недостающий материал.

А еще надо было передать майору Виттенбеку привет от Фридерики, показав ему в качестве опознавательного знака оторванную половинку ее фотографии. Однако чтобы сделать это, майора предстояло еще найти.

Пока что Шанц не знал, как и чем он может помочь дочери. Он, конечно, найдет майора, присмотрится к нему и только потом поговорит с ним. Этот человек разбудил во Фридерике какие-то неведомые ей ранее чувства. Об этом свидетельствовали и торопливые, почти неловкие движения дочери, и сумбурные фразы, и мгновения беспомощности, когда Фридерика становилась такой, какой она была в детстве, — пугалась чего-либо нового и искала у отца защиты. И он, ее отец, безусловно, должен ей помочь.

* * *

Лоре Вернер стояла у окна и смотрела вслед мужу, который удалялся по узкой тропинке, засунув руки в карманы шинели и прижав локти к бокам, как будто ему было холодно. Точно так же он уходил от нее и в первый раз, почти двадцать восемь лет назад, когда провожал после танцев домой. И было это тоже ранней весной, бесснежной морозной, ночью. Только тогда он надевал на себя не серую шинель, а синюю куртку. Не было на нем и меховой шапки, а лишь простая фуражка с козырьком, и на ногах были не теплые сапоги, а поношенные темные полуботинки.

В тот раз он тоже засунул руки в карманы и плотно прижал локти к бокам. В ту ночь он действительно замерз. Лоре окликнула его, впустила к себе через окно и долго не могла согреть…

Лоре хотелось открыть окно и позвать мужа, как много лет назад, но она не окликнула его, зная, что сорок метров от двери дома до садовой калитки уже непреодолимы… Лоре не остановила мужа, хотя ее и страшило одиночество. Наступает время, когда она, словно прикованная, подолгу будет стоять на одном месте, а вечерами не сможет заснуть. Во время бессонницы волей-неволей предаешься воспоминаниям, а они всегда приводили ее к тому декабрьскому дню, когда из больницы пришло сообщение о том, что их дочь Катрин умерла.

Генерал-майор Вернер дошел почти до калитки, и водитель распахнул перед ним ее. Лоре так и не окликнула мужа. Она еще ни разу не задержала его, если он отправлялся на службу. Если бы она сделала это сегодня, то муж вопреки своей привычке, может, и вернулся бы. Он еще раз обнял бы ее за плечи и погладил рукой по спине. Но оба не сказали бы ни слова, ведь ему нельзя задерживаться. Так стоит ли окликать его? Только чтобы оттянуть расставание на несколько минут? Лоре ни разу не делала этого, хотя ей всегда хотелось остановить мужа.

Дверца автомашины захлопнулась. «Жигули» тихо и плавно исчезли за деревьями, росшими около соседнего дома. Лишь шум двигателя доносился еще некоторое время.

Муж так ни разу и не обернулся. И это Лоре тоже было понятно. Когда они прощались в коридоре, она улыбалась, во всяком случае, пыталась улыбаться. Во время учений у мужа будет мало времени, чтобы думать о ней. Но если он о ней вспомнит, то пусть представит ее себе улыбающейся. При расставании человек всегда вспоминает самый последний момент прощания.

Лоре Вернер отошла от окна. Нервно прохаживаясь по комнате, она думала о том, что после смерти Катрин ей с мужем надо было бы уехать, и не только из этого дома, но и вообще из этого городка, на новое место, где ничто не напоминало бы им о Катрин. А здесь каждая вещь была связана с ней. В комнатах жили отзвуки ее шагов, в книгах сохранились ее пометки, а струны рояля, кажется, еще дрожали от прикосновения ее пальцев. В саду будут расти цветы, которые Катрин высадила прошлой осенью. Из них цвел только жасмин — скопление белых цветков без листьев на фоне такой же белой стены под ее окном. Увидеть цветы золотисто-желтой форзиции, почки которой лишь сейчас начинают раскрываться, Катрин не было суждено.

Им надо было уехать куда-нибудь далеко-далеко, где все можно начать сначала, если такое вообще возможно для сорокапятилетней женщины. Но никакой командир дивизии, даже если он генерал-майор, не может сменить место жительства и службы только по личным мотивам.

В октябре они все вместе отпраздновали присвоение ему звания «генерал-майор». Когда окончились официальные поздравления и прием, они собрались по-семейному втроем. Новенькая генеральская форма висела за занавеской в прихожей, но они в этот вечер говорили в основном о Катрин и ее поступлении в музыкальное училище. Больше часа она сидела за роялем и по просьбе отца играла этюды Шопена, его полонез ля бемоль мажор, менуэты Баха и Генделя, фортепьянные пьесы Чайковского. Ни отец, ни мать девушки даже не предполагали, что Катрин осталось жить всего несколько недель.

Лоре Вернер снова подошла к окну. На улице было тихо, слишком тихо. Здесь, на этой улице военного городка, в ближайшие десять дней, до возвращения ее мужа, ничего не случится. Лоре позавидовала мужу: предстоящие учения отвлекут его от нелегких воспоминаний о Катрин, втянут в гущу событий, заставят напрячь все свои физические и душевные силы. А когда он вернется с учений домой, то, возможно, уже не будет ощущать так остро горечь от невосполнимой потери, как она, мать. Мужчины быстрее справляются с такими несчастьями.