Ничейная земля - [102]

Утром Ванда вела себя как обычно, только в тот момент, когда она целовала его на прощанье, ему показалось, что на ее лице появилась не то ироническая, не то грустная улыбка, как будто говорящая: «Все-то я о тебе знаю, такой уж ты человек».

Смешной, стареющий тип, подумал Завиша. Ноги в носках вытянуты под письменным столом, потому что куда-то пропали домашние туфли, и, как всегда, утром немного побаливает то место, где печень. Хочешь, чтобы я поверил, что ты меня любишь? Давай избавим друг друга от признаний, это хуже, чем стареющая нагота или запоздалые любовные игры. Лучше не говори ничего: каждое слово, которое ты сможешь придумать, покажется неискренним и лживым. Это не я скрываю от тебя правду, а ты, наглухо закрытая и недоступная, прячешь все от меня.

Сидя за столом и зная, что через минуту ему придется поднять телефонную трубку, Завиша думал о том, что он сейчас как тот молокосос из легионов, как щенок, влюбленный первый раз в жизни, рядится в разноцветные перья, а слова, которые приходят в голову, истерты, как старый, поношенный мундир. Ты скрываешь от меня, скрываешь от меня… Женщина, тайна, дымка, неведомое… Блондинка с Пивной улицы, вдова, любовница незадачливого сотрудника «двойки»… Почему, черт возьми, она не хочет уезжать?

Завиша взял телефонную книгу, но в этот момент зазвонил телефон. Поднимая трубку, он уже знал, кто звонит. Тот, кто должен был объявиться, тот кого он ждал: Наперала.

И прежде чем он сел за круглый стол в плохо освещенном кабинете Напералы и взял сигарету, которую ему предложил майор, он понял, что сейчас не он, Завиша, разыгрывает эту партию и что к концу игры, — а ведь когда-то этот конец он представлял себе совершенно иначе, — у него почти нет козырей, ибо все, что он еще может бросить на полированную, красного дерева, поверхность стола, обернется против него.

Владек смотрел на старого приятеля внимательно и даже сердечно, казалось, что он переполнен чувством искренней дружбы, что в нем живет память о давних общих делах, о боевых подвигах и о твердом мужском братстве.

— Ты плохо выглядишь!

— Возможно, — пробормотал Завиша.

Не он вел сегодняшний разговор, это стало ясно с первого слова, с той минуты, когда они пожали друг другу руки в секретариате Напералы, а майор произнес, как обычно: «Прости, что тебе пришлось подождать, ведь ты знаешь, какая у нас работа!» Теперь он мог морочить Завише голову старыми воспоминаниями, произвольно меняя темы, растягивая разговор, для того чтобы подойти к главному вопросу в тот момент, когда ему это будет выгодно. Ротмистр с самого начала вынужден был обороняться на позициях, на которых — и он это знал — ему долго не продержаться, поэтому он заслонялся, как старым щитом, своим ленивым безразличием и осторожным молчанием.

— Что у тебя слышно? — спросил Наперала. — Я думал, что ты вот-вот объявишься. Очень было бы кстати. Забываешь о старых друзьях. Рюмочку выпьешь?

— Да.

— У меня «Старовин». Давай за твое здоровье. Все еще занимаешься объявленьицами?

— Сам знаешь…

— Знаю, знаю. Не очень-то ты разговорчив. И напрасно дуешься. Наперала все помнит.

Они посмотрели друг на друга. Завиша тащил его тогда по траве, потом нес через речку, с трудом вытаскивая ноги из грязи. А когда наконец положил его под куст, увидел лицо Напералы — неподвижное, серое, похожее на гипсовую маску.

— Я быстро забываю, — буркнул ротмистр.

— Это невозможно забыть, браток, — заверил его Наперала. — Честно говоря, я сам хотел зайти к тебе, — продолжал он, — чтобы по-дружески, вечерком… Но сам знаешь, как у меня. Ну и к тому же нам надо несколько вопросов согласовать, — обрадовался он тому, что нашел подходящее слово. — Да, согласовать. Мне кажется, что ты не относишься к нашей встрече слишком уж… официально. Разве может такое быть: я и ты — официально? — удивился майор.

— Налей еще, — сказал Завиша.

Наперала наполнил рюмки. Он смотрел, как ротмистр пьет, ловко вливая водку в рот.

— А может, ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спросил майор.

Завиша счел его вопрос риторическим, и, пожалуй, это было очко в его пользу. Теперь он не собирался менять тактику; любая попытка атаковать должна была кончиться неудачей. Завиша ясно понял, что уже ничего не хочет от Напералы, ему не хочется с ним играть. Вначале, когда он занимался делом об убийстве Юрыся по поручению, как ему казалось, Вацлава Яна или для Вацлава Яна, он мог, а может быть, даже обязан был поговорить с Напералой, потому что тогда они разыгрывали партию на одной шахматной доске. Тогда бы он попытался найти в его позиции слабые места, напасть на Владека и дать ему бой на равных. И даже собирался победить. Теперь уже ничего добиться было нельзя, даже ничьей, потому что дело велось не против Напералы и не в поддержку не очень-то ясных планов полковника Яна, а в более широком и важном смысле оно непосредственно касалось лично его, Завиши-Поддембского. Он остался на поле боя один, ибо не хотел и не мог думать о возможных союзниках. С ним не было даже Фидзинского. Молодой человек сухо проинформировал его о беседе с Круделем и о дальнейшей судьбе приятеля Эдварда Зденека. И вообще они встретились случайно на углу Крулевской улицы; Фидзинский провожал красивую девушку, он попрощался с ней у дома, а потом назвал Завише фамилию: Виснич. Они как раз собирались вместе ехать в Закопане, Эдвард получил отпуск. При этом он смотрел на ротмистра с беспокойством, будто опасаясь, что Завиша может им как-то помешать.