Ничего кроме правды - [11]

Это вовсе не значит, что я был в ней уверен. Следующая встреча была назначена из тактических соображений на моей территории, в моей квартире в Росторфе, в десяти километрах от Гёттингена. Опыт делает умнее: связанные с Энрике реликвии я заранее спрятал в подвале — таков был план А. План Б — сбренчать для Эрики что–нибудь на гитаре. Испытанным средством были душещипательные песни а-ля «The House Of The Rising Sun». Голосом я страдал вместе с песней.

«…only pleasure he gets out of life, is hoboin' from town to town…» — когда вдруг быстрый взгляд сказал мне: моя публика лежит с приоткрытым ртом на диване и спит. Я был шокирован до глубины души, однако же, сделал выводы. Вместо того, чтобы держаться в стороне от Эрики, как от женщины, ни черта не понимающей в моей музыке, я вычеркнул песню из своей программы по соблазнению прекрасных дам.

Нас действительно нельзя было считать образцовой парой. Главной причиной этого являлись наши постоянные ссоры. Правда, они были несколько односторонними, потому что я женщин такого рода обходил за версту. Никто не смог бы углядеть, с какой скоростью я убегал. Ссоры Эрика устраивала бешеные, казалось, она состоит сплошь из одного темперамента: «Стой, где стоишь, подлый обманщик!» — крикнула она и швырнула как лассо табурет от моего органа «Hammond». Что–то просвистело в воздухе, и следующим, что я смог отчётливо увидеть, был рисунок на ковре в гостиной. Удивительно, что за голова, которая всё это может выдержать — на этот раз она была разбита, как яйцо за завтраком. Эрика запихала меня на переднее сидение моего горчичного «Гольфа», я прижимал носовой платок к кровоточащей макушке, так мы добрались до клиники Alt‑Maria-Hilf. Там я обзавёлся белым тюрбаном, какие носят мусульмане, и когда на меня наматывали бинты, громко и демонстративно стонал: «Ааа!». Эрику мучила совесть, и она знала, что придётся просить прощения. «Мне жаль," — защищалась она — «но откуда мне было знать, что табурет сделан из стали?» Надо же было до такого додуматься! Мы вернулись домой, и я со страдальческой миной уселся на диван. Я решил дать ей поухаживать и побаловать меня. Эрика подложила мне под голову подушку. Ура! Когда я мягко указал на то, что моей кухне не повредила бы рука, способная навести порядок, она ответила лишь: «C какой стати? У меня тоже есть кухня».

Эрика действительно не была ласковой кошечкой. Нужно было быть осторожным, иначе она давала почувствовать свои коготки. Если бы я познакомился с ней в ольденбургские времена, история закончилась бы довольно быстро. Но это был Гёттинген, чужая страна. Мне нужна была союзница, я чувствовал себя одиноким, всеми покинутым, мне нужна была близость. Я не отношусь к тому типу мужчин, которые прекрасно могут прожить без знакомств и женщин — в противоположность Эрике: ей никто не нужен, она прекрасно может разговаривать 5 дней в неделю со своими зябликами. По крайней мере, я так думал. Она обладала внутренней силой, которую я искал, но которая лишала меня уверенности в себе. Тогда я не дарил ей столько внимания, сколько она заслуживала: да, я хотел её, но моё сердце было всё ещё несвободно. Собственно говоря, там не было места для кого–то нового. Там пребывали боль и тоска по Энрике. Но Эрика не требовала многого в эмоциональном плане. В ней я видел возможность убежать от самого себя. Мой билет на свободу.

Так мы встречались первый месяц, второй, третий. Когда шестой месяц подошел к концу, я обнаружил в себе нечто, напоминающее чувства. Не бушующее пламя, а скорее спичка. И с каждым днём, когда я глубже проникал в душу Эрики, она нравилась мне всё больше: её неловкость, её честность, её «с глаз долой — из сердца вон». Я играл роль очаровательного парня: когда звонил, накрывал голову подушкой. В дверной глазок Эрика могла видеть только красные маки наволочки. А если она бывала этими выходками удручена, я усаживался в её огромное красное кресло–качалку и, раскачиваясь, пытался поймать подругу. По крайней мере, она думала, что это так. Правда заключается в том, что я качаюсь на любом стуле, на котором сижу и за всю жизнь падал со стульев не менее пятисот тысяч раз. Так, дурачась, я проник в её сердце.

По уши затраханный, я разъезжал по выходным со своей группой по свадьбам и похоронам. Со временем я поднял цены с пятидесяти марок за выход до двухсот пятидесяти. За такие деньги мы исполняли «Sugar Baby Love» Rubettеs, «Seasons In The Sun» и целую кучу свеженькой «Аббы». Вместе с тем проходили испытание мои собственные композиции. Эрика сопровождала меня на все концерты в качестве оруженосца и девочки на побегушках. Правда, она до сих пор не понимала ни моей музыки, ни моих карьерных планов, но, тем не менее, она поддерживала меня и была со мной. К сожалению, могло случиться так, что она, в то время как я красовался на сцене, смертельно скучала за кулисами. По этой причине во время концерта в гёттингенском манеже она сорвала со стены огнетушитель и залила всё помещение пеной. Согласно девизу: не только он, я тоже. Шутка стоила мне месячного заработка, мне пришлось сразу же выписать чек. Кислота проела дыры в ковре.