Ни стыда, ни совести [сборник] - [58]

Композиция прозвучала — подряд — девять раз. До тех пор, пока Олеся, то ли возмущенная, то ли польщенная, не подсела к Личеву, с намерением научить его хорошему тону, и кончила тем, что оставила ему свой телефон. Тогда же, к своему удивлению, она поняла значение выражения «тяжелая ротация», которое было в ходу у работников радиостанций и звукозаписывающих компаний: это было чудовищное воздействие на подсознание, путем повторения коммерчески выгодной мантры; и — перестала слушать радио.

И вот теперь Лич, человек в некотором роде необыкновенный, и при деньгах, и не без связей, и, безусловно, испытывающий к ней какие-то чувства (насколько он вообще мог их испытывать), был избран ею, хотя и нечаянно, на роль конфидента. Этот человек и привлекал и пугал ее одновременно — прежде всего потому, что не пытался затащить ее в постель, и, судя по его немногословию в продолжение всех их немногих и недолгих встреч, наслаждался одним ее видом и обществом.

Сидя в кафе и нервно теребя в руках сумочку, Олеся в двух словах объяснила ему, что произошло. Она даже закурила, чего с ней не было с первого курса. Разоткровенничалась:

— Представляешь? Игорь, это вообще… может, невроз какой-то? Давай, спроси меня… о чем-нибудь? — сказала она и сама испугалась своего предложения.

Лич посмотрел на нее, поморщился от дурного тона сэмпла, раздавшегося из динамиков, установленных над баром, спросил:

— Ты его любишь?

Олеся подалась к нему вперед, глядя на него расширившимися глазами.

— К-кого?

— Хахаля твоего. Грузина этого.

— Нет.

Олеся прикрыла рот рукой, точно это не она сказала. Она никак не могла привыкнуть к тому, что не свободна в ответах.

— Вот видишь, — произнесла она плачущим голосом. — Видишь!

Но Лич, кажется, ничего удивительного в ее ответе не нашел.

— А если не любишь, — сказал он, — зачем тогда замуж выходишь?

Олеся с минуту смотрела на него не мигая.

— Игорь, я… Я же сказала, что… Ну, выхожу. А у тебя, что, есть альтернативное предложение? Долго ты что-то раздумывал. Все вы, мужики, такие. Гонору много, а как до дела дойдет… — Олеся вдруг обнаружила, что говорит совершенно не то, что нужно. — В общем, это мое решение.

Странно, она никогда не говорила с Личевым так смело. Но это, похоже, произвело на него впечатление.

— А ты бы вышла за меня?

— Нет.

— Почему?

— Потому что от тебя не знаешь, чего ждать. Понимаешь? Ты какой-то… весь в себе. Я не про деньги говорю или власть там… это само собой, это женщинам нравится. Но еще им нравится, когда мужчина открыт, обаятелен, а не только мужествен и тверд. Понимаешь?

Олеся смотрела на Личева огромными глазами. Что она говорит, черт возьми, это вообще она говорит?

Лич оживился. Его непроницаемое лицо с обширными щеками приняло человеческое выражение. Он даже чуть наклонился ей навстречу.

— Ты что, подкаблучника хочешь? Бабу?

— Да нет же! Слушай ты, пень стоеросовый, неужели ты не понимаешь, что нельзя замыкаться на себе, на этих твоих дурацких дисках с бреньканьем, неужели ты, — она постучала кулачком себе по голове, — ты не понимаешь, что, если тебя девушка действительно привлекает, нужно быть решительным и не ходить вокруг да около? А если у тебя духу не хватает признаться ей в своих чувствах и сделать ей предложение, если ты только на то и способен, что укорять ее в выборе, который, может и сделан от безысходности, то зачем ты травишь ей душу, зачем задаешь тупые вопросы, прими все как есть и молчи в тряпочку!

Глаза Олеси раскрылись так широко, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. У нее отвисла челюсть от всего того, что она только что сказала, — она смотрела на Лича и тяжело дышала.

Личев тоже смотрел на нее. Как-то странно. Выражение его лица теперь было не только человеческим, а каким-то — удивительно сказать — виноватым. Он нахмурился.

— Ладно, проехали. — Вынул сигарету. — Вижу, у тебя нет проблем. В личной жизни. — Вздохнул. — А ты изменилась. Свадьба-то когда?

В этом разговоре с Личевым было что-то большее, чем невозможность ответить «да». Очевидно, перемена, произошедшая с ней, была глубже, чем ей представлялось… Вспоминая об этом разговоре, Олеся заливалась краской. Но одновременно — странное дело — испытывала какое-то удовлетворение, даже гордость. Ведь, в сущности, она сказала правду. Не то чтобы она думала о нем, как о потенциальном муже, но ведь он действительно был ей интересен, и ей бы польстило, если бы он не опомнился сейчас, а… одним словом, да, она думала о нем, как о потенциальном муже. И, несмотря на то, что никогда ей не было свойственно задаваться общими вопросами и высказывать суждения в таком тоне, это, вероятно, было то, что до поры до времени лежало в ней, тлело — все эти чувства и мысли в его отношении — и вот вспыхнуло, выплеснулось! Надо же. И что теперь, она его оттолкнула? Вот тебе и «нет»; но каким-то внутренним чувством она понимала, что звонить ему не нужно, извиняться не нужно. И, не додумав, не объяснив себе того, в чем именно заключалась неудача или, напротив, успех этой встречи, Олеся набрала номер Ларисы — именно ей она и звонила изначально.

Через два часа Лариса уже была у нее.