НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 34 - [100]

Гитлеризм уже вплотную приблизился к власти, и нацистская пресса с особым остервенением обрушивалась на просвещенный рационализм, на здравый смысл вообще,

«Идея причинности рушится, — вещала «Берлинская рабочая газета», издаваемая зоологическим антисемитом Юлиусом Штрайхером. — Миром снова начинает править вера в судьбу, в неповторяемое, мир рационализма трещит по всем швам… Люди заменяют логику чувством».

Статья называлась «Да здравствует невежество!».

Это своеобразно преломится в «Дивном новом мире», где роль хранителей выполняет алкоголь, добавляемый в колбы, в которых выращиваются человеческие зародыши. Превентивная промывка мозгов на эмбриональном уровне, и никаких хлопот Просто и дешево. Не нужно ни шпиков, ни карателей. Террор в молекулярном исполнении, трансформированный во всеобщую эйфорию. Впоследствии Станислав Лем разовьет идею хемократии в «футурологическом конгрессе».

Преемственность науки, преемственность сатирических приемов обусловили суровую однозначность предупреждения. Под угрозой оказалось главное — человеческая сущность.

У Замятина: «Подчинив себе Голод… Единое Государство повело наступление против другого владыки мира — против Любви… Был провозглашен наш исторический «Lex sexualis»; всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер».

Упорядоченно, гигиенично, по розовым билетикам. Даже занавески разрешается опустить.

У Хаксли тоже каждый должен принадлежать каждому. Не возбраняются даже оргии. Секс, отделенный, словно ножом гильотины, от воспроизводства себе подобных, становится приятным развлечением, дополнительной компонентой химического счастья. Рожденных в колбе «альфа» и «бета» даже слово «мать» вгоняет в краску. Неприлично. Единая Государственная наука, уничтожив любые формы родственных связей, обрекла человека на полное одиночество, а тем самым — на полный коллективизм в структуре системы. «Гвозди», «винтики» должны отвечать стандарту.

Сексуальные игры отнюдь не возбраняются и в среде оруэлловских «пролей». Для этого в «Министерстве Правды», то есть тотальной лжи, существует особый департамент «порносекса». Управляющий класс, однако, обречен на суровый аскетизм. Молодежь стреножена ханжеской «чистотой» «антисексуальной лиги». Внебрачные связи, особенно любовь, приравнены к тягчайшим преступлениям. Ослушников подвергают отвратительной пытке. Этим, в частности, занимается «Министерство Любви». Человек, предавший любовь, перестает быть человеком. Он окончательно сломлен и не представляет опасности для системы. Многогранность не означает противоречивость. Регламентация вседозволенности юридически ничем не отличается от запрета. Недаром означенные варианты были многократно опробованы на практике. Растление порнографией, массовые кампании зачатия от солдат, «чистота» из-под палки — всему нашлось место. Манипулирование сознанием автоматически предполагает и подавление подсознания, манипулирование инстинктом — сведение его к управляемому примитиву. Интимная сфера никак не могла избежать указующего перста. Это органично входит в общую схему тотальной организации, дезинформации и контроля.

В романе «1984» она отличается особой жестокостью. «Министерство Изобилия» следит за распределением скупо отмеренных «благ» в соответствии со ступенькой иерархической лестницы, «Министерство Любви» бдит и пополняет досье, «Министерство Правды» выбивает последние остатки мозгов молотом пропагандистского абсурда. Все опрокинуто с ног на голову. «Министерство Мира» раздувает милитаристско-шовинистический психоз. Вместе с массовой истерией «двухминуток ненависти» он составляет важнейший элемент стабильности. Война ужесточает завинчивание гаек. Отсюда — беспрерывное противоборство то с одной, то с другой соседней державой.

Нескончаемая погоня за призрачной целью. Чтобы оставаться на месте, приходится все время бежать. В антимире мифических приоритетов (даже «Большой брат» давно превратился в миф) все подчинено одному — самосохранению. Ради него иерархия не остановится ни перед чем. Высший руководитель или рядовой клерк уравнены в обоюдном рабстве. Поэтому никто не застрахован от террора. Оруэлл в отличие от предшественников располагал богатейшим материалом для исторического сравнения. То, что еще только нарождалось на обильно удобренных полях первой империалистической, а затем приобрело отчетливые черты в канун второй великой войны, либо достигло зенита, либо было низвергнуто на свалку истории.

Продемонстрировав блестящий дар аналитика, соединенный с незаурядным сатирическим талантом, Оруэлл ошибся в главном — прогнозе. И дело не только в том, что рядом с чудовищным механизмом истребления, с принципами организации и карательной технологией «третьего рейха» система подавления «дивного мира» не поражает новым качеством. В сравнении с гитлеровской практикой — одна планировка Освенцима с его потусторонне-правильной геометрией чего стоит! — «забавы» «Министерства Любви» действительно представляются чуть ли не детскими шалостями. Прямая, пожалуй, даже лубочная сатира «Зверофермы» (1945) производила больший эффект. Примитивное отражение не нуждалось в проекции. За «мультипликационным» сталинизмом грозно темнела тень реального, раскручивавшего новый, послевоенный, круг ада.