НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 04 - [104]

В звуках Лилит обыкновенно замечала лишь их вибрацию, повышение и понижение тона, нарастание механической силы удара.

Смысла она не доискивалась, если это не был, конечно, прямой сигнал.

И так она стояла теперь, замерев, сраженная неизвестным звучанием, окаменевшая, с расширенными зрачками и сжавшимися внутренностями. Тяжесть, которая навалилась на ее грудь, имела двойную природу: она угнетала и в то же время, растворяла жилы; невидимая кровь утекала из Лилит, подобно легкому струистому облаку, которое она, оказывается, носила в себе, не подозревая об этом.

Музыка брызгала птичьим хором, заливалась свистулькой, напрягала мускулы борца, гремела и хохотала барабанами. Мощь и изящество мелодии сменяли друг друга.

Земля становилась все невещественнее под ногами Лилит, боль восторга заполняла ее телесную оболочку, краска отливала от щек и губ, и, наконец легонько вздохнув, она мягко свалилась на траву.

Мелодия прозвучала еще несколько тактов, и Безымянный резко выключил катушку стереофона. Первый урок музыки был окончен.

…В то раннее утро, когда он привел ее к светоплану, Лилит довольно быстро освоила застежки и рукава. Через минуту она появилась в серебристом комбинезоне космолетчика с высоким красным воротом, красными обшлагами и карманами — и не стало никакой дикарки! Стоял худощавый мальчик; его серый удлиненный глаз косился умно и смущенно.

Безымянный про себя посетовал, что не задумался раньше над тем, как облагораживает одежда движения и весь облик мозгоподобного. На глазах недоверчивых лаолитян произошло чудо: они невольно почувствовали равенство между собою и Лилит.

Спутники Безымянного, несмотря на то что осуществляли великую цель, оставались прежними: они мыслили масштабами Лаолы-Лиал. Лишь в Безымянном стала прорастать жажда вселенской солидарности. Теперь он часто думал, как поэт; это казалось странным, архаичным в век начинающейся внеречевой связи на Лаоле-Лиал. И все-таки именно образность мышления привела его на порог понимания новых норм жизни. Как, впрочем, и всегда искусство кладет начало познанию, служит науке первотолчком.

С Лилит в нем воскрес инстинкт речи; захотелось излиться в облегчающем потоке слов. (Тщетно ждала этого некогда многотерпеливая Элиль…)

— Бедные пустые клеточки! — говорил Безымянный, чуть касаясь рукой лба Лилит. — Слушай и ничему не удивляйся. Я знаю, что все это войдет в твое сознание, как сквозь сон. Но пусть даже останется сном — лишь бы как-то осталось!

Молчание размышлений, молчание полета… ты не поймешь этого, Лилит. Ты просто не знаешь, как устроена Вселенная, как устроен мозг. Ведь ты убеждена, что рука движется сама по себе…

Есть старинное представление, что мысль — быстрее всего. Итак, мысль — излучение ментального поля — движется в пространстве с какой-то своей собственной скоростью? А если притом она не подвержена гравитации? Если она и есть первый вестник из мира сверхгалактических скоростей! Если б тебе открылась хоть на миг эта бездна возможностей! Передвижение тел в пространстве становится почти ненужным, архаическим. Путешествует одна мысль! Она — глаза и уши разума, вместилище всех переживаний. Она подает знак, завязывает контакты и обменивается информацией. Мысль будут улавливать телескопы, как сейчас они улавливают свет. Усиленную миллионократно, мы пошлем ее, как позывной, ко всем галактикам. А может быть, то, что сейчас кажется мне таким фантастическим, давно стало явью — или еще более: всегда было нормой по ту сторону Вселенной, в таинственном мире антиматерии? Вдруг люди антимиров никогда и не знали иных способов общения? Лилит, Лилит, я ведь только обыкновенный мозгоподобный из старой галактики фиолетовой зоны, но иногда я чувствую, что воистину моя мысль бессмертна и всемогуща!..

Он схватил ее за руку. Его изумрудные глаза широко открылись в волнении — и тотчас сомкнулись вновь: свет, как бич, ударил по зрачкам. Зажмурившись, он уловил, как по коже Лилит пробежала дрожь — безотчетное движение мускулов первобытного существа, испуганного чужим прикосновением! Но она не вырвала руку, она поборола в себе древний инстинкт обособленности, и когда он приоткрыл глаза, то встретил ее волоокий тяжелый взгляд, который мучительно пытался преодолеть тысячелетия…

И внезапно мысль — странная, смутная — прошла как бы не в сознании, а по самому сердцу Безымянного, мысль, пронзающая жалостью и добротой: не должно ли наконец закончиться его путешествие по Времени? Долг перед Лаолой-Лиал не отступит ли теперь перед его долгом дикой юной Земле? И что прибавит Лаоле-Лиал он, один из миллиардов винтиков ее великолепно налаженной машины? Свою почти незаметную каплю информации? Ах, ее так легко заменить. Разве он сможет силой одного своего слова убедить бесстрастных всезнающих лаолитян в том, что их идеальная цивилизация — горбата? Это сделает позже сама жизнь. Великое столкновение культур и понятий во Вселенной. Он все равно не доживет до этого времени. Его срок отмерен, и ка Земле он сгорит еще быстрее. Но все-таки он успеет сделать что-то для землян. Растолкует простейшие принципы механики, подчинит им огонь, смастерит, в конце концов, хотя бы повозку на двух колесах! Что бы он ни сделал — его жизнь не пропадет зря, как не пропала жизнь тех скалолазов на Зеленой Чаше: их дочерью была Элиль. А его детищем станет Лилит. Только сейчас он понял, что любит ее беспредельно, всей извечной жаждой души отдать себя.