Незваный гость. Поединок - [63]

— Это ваша подпись? — спросил прокурор.

— Нет, не моя, — не глядя, ответил Шомрин.

— Вы отказываетесь от своей подписи? — Наглый тон Шомрина меня возмутил. — В таком случае мы сделаем экспертизу. Почему вы отрицаете тот факт, что являетесь пресвитером?

— Среди братьев и сестер я равный...

— Шомрин, — остановил его прокурор, — если вы на какой-либо вопрос не желаете отвечать, то можете сказать об этом, и мы не будем терять времени. — Вы пресвитер?

Шомрин молчал.

— Еще раз: вы пресвитер или нет?

— На этот вопрос я не желаю отвечать, — сказал, наконец, Шомрин.

— Вот это другое дело. — Прокурор вздохнул. — Мы так и запишем. Еще вопрос: что вам известно о том случае, когда сектанты намеревались принести в жертву Симу Воронову?

— Ничего не известно, — ответил Шомрин, глядя себе на ноги. — В тот день я находился на работе: ездил по городу и собирал утиль. Можете опросить жителей.

— Хорошо. У вас в доме брат Иван проводил крещение святым духом?

Шомрин протяжно вздохнул.

— Про это статья написана. А я никакого брата Ивана не знаю.

— Пойдем дальше. — Прокурор будто торопился. — Сарру Бржесскую знаете? Ту, которая на моления детей водит?

— Знаю Бржесскую. Водит ли она детей на моления и куда, вы спросите ее... Пусть каждый отвечает за себя.

— Мы уже спросили, — говорю я и зачитываю ему показания Бржесской.

— Человек не в своем уме, разве можно ему верить! — говорит Шомрин.

Я уже глядел на Шомрина, как на своего врага, а вместе с тем я должен был быть беспристрастным и объективным. Человек говорил неправду, увертывался от ответов на прямые вопросы. На что надеялся он? На помощь с небес? Я не думал, что Шомрин верит в бога так фанатично, как, может быть, Сарра Бржесская, неграмотная и забитая женщина. Но как он опутал Симу? Все же она в школе училась, ее не сравнишь с Бржесской. Сима казалась загадкой. Как-то не верилось, что она могла думать о загробной жизни. Какой же страшный у нее должен быть разлад с действительностью! Какая же нужна сила, чтобы вселить в нее новую веру — веру в человека, в жизнь...

Еще одна загадка

Арест человека! Что может быть ответственнее этого? Я вылетел к Леонову, предварительно созвонившись.

— Давайте ваши материалы, — сказал он, когда я вошел к нему в кабинет.

Мы просидели с ним часа два.

— Основание просить санкцию у прокурора на арест и обыск у Шомрина есть, — сказал Леонов, внимательно прочтя все бумаги. — Виновность Шомрина из показаний свидетелей очевидна. Но вы мало сделали для выяснения обстоятельств самого преступления в Березовой балке...

— Организатор его — Шомрин, — перебил я Леонова.

— Это предстоит доказать, одного убеждения мало.

На другой день я вернулся в Белогорск и тут же, взяв понятых, направился к Шомрину.

Прочитав постановление, Шомрин перекрестился.

— Перед богом я не виновен.

— Вот бы и перед людьми так, — заметил один из понятых, постарше.

Шомрин опустил голову и присел к столу, положив на него руки.

Я приступил к обыску. Шомрин наблюдал за мною исподлобья. Он деланно усмехнулся, когда я взял с телеги канистру и конец веревки. Видимо, он не предполагал еще, какую роль суждено сыграть этим предметам. Однако когда я записал их в протокол, на лице Шомрина появилась тревога. К концу обыска он окончательно потерял самообладание, стал молиться и плакать. Его слезы не трогали ни меня, ни понятых: на столе рядом с другими вещественными доказательствами лежали брошюры реакционного содержания, выпущенные в США, старый, без карточки паспорт на некоего Хмару Иллариона Кузьмича, чулок, набитый десятками. Все это хранилось в тайнике под доскою пола.

Канистру, веревку и снятые после обыска отпечатки пальцев Шомрина увез в тот же день на самолете эксперт-криминалист Хадин. Перед экспертами были поставлены вопросы: не являются ли куски веревки, найденные возле места происшествия в Березовой балке, частью веревки, изъятой при обыске у Шомрина, не является ли там же найденная пробка пробкой от канистры, изъятой у Шомрина, а отпечатки пальцев, снятые с найденной в лесу пробки, — отпечатками его пальцев?

Вызвав после обыска Шомрина на допрос, я не стал задавать ему вопросов ни о канистре, ни о веревке — рано. Я спросил Шомрина о другом.

— Иосиф Васильевич, вчера при обыске у вас был обнаружен в тайнике паспорт на имя Хмары Иллариона Кузьмича. Скажите, кто такой Хмара, и как попал к вам его паспорт?

— Почему не сказать? Скажу, — отозвался Шомрин. — Хмара — это полицай немецкий из села Кабанихи. Он, вражий сын, выдал меня немцам. А когда конвоировал меня в районную полицию, я сбежал. Чтобы не отвечать за меня, Хмара сказал немцам, что застрелил меня при попытке к бегству. Там, в Кабанихе, меня убитым считают.

— Разве с тех пор вы не были там?

— Не пришлось. А родственников там не осталось. Кого немцы перевели, кто на фронте закрыл глаза. Так что один...

На этот раз Шомрин казался мне другим, чем прежде, совсем мирским, непохожим на того пресвитера-мракобеса, которого я ненавидел всем сердцем. Но слова его настораживали.

— За что же вас арестовали немцы?

— Партизанам помогал я. Оружие доставал и относил учительнице.

— Вот как!.. — невольно вырвалось у меня. Это казалось неправдоподобным. — А паспорт Хмары как оказался у вас?