Незваный гость. Поединок - [39]

— Глаза, руки есть — соберем!

— Какой же ты!..

Они кричали друг другу, так как из-за ветра не слышали своих слов.

— В песках сейчас хорошо — там затишок! — прокричал Самит.

— Да! — согласилась Люба.

В песках — это значит у Лугового, на Джаман-Куме. Забился между бархан и сиди, как тушканчик. А тут, как на ладошке. Со всех сторон метет, дует...

— Ничего, Самит. Нам и Жалмауз-Кемпир не страшна, вот только окопаем еще палатку, присыплем края землей.

— Ой-бай, зимовать собираешься, что ли?

— Чтоб Жалмауз-Кемпир не поддувала!

— А-а!

— А какая она, Жалмауз-Кемпир? — В глазах Любы сверкала хитринка.

— Разный. Но всегда плохой. Джаман. Вот сейчас разгулялся как!

— Пусть, мы сильнее, Самит.

— Канешна! Только курсак нет... Холодно как!..

— Морозит... Ты говоришь, в песках лучше?

— Там буран поверх барханов гуляет. Краснотал туда-сюда крутит, дарман скоро кончает.

— Потри щеку, она у тебя белая!

— Зачем белая!

Самит хватается за щеку, что-то шепчет по-своему.

— Не ругайся, Самит. Нехорошо.

— Мал-мал ничего: Жалмауз-Кемпир пугать надо.

— Ты же не веришь! Жалмауз-Кемпир — в сказках только.

— Когда в сказках, когда наяву...

Палатка укреплена. Взявшись за руки, они тянут друг друга в палатку, закрывают полог на петли, вешают кошму, чтобы не продувало. Через полчаса начинают пить чай — сплошное блаженство, если б еще был сахар и хлеб. У них нет даже банки консервов. Только сухари. Ничего, как-нибудь они протянут еще день-два, а там и работе конец. И можно сматывать удочки. Вот только буран так некстати. Но ничего. Буран уляжется. Не будет же эта Жалмауз-Кемпир неделю носиться по степи. Надоест.

— Ай, Любаш-кыз, зачем не брал у Лугового мал-мал продуктов? Граммов пятьсот сахарку, две-три банки консервов...

— Да у него нет, Самит!

— А ты просила?

— Как же.

— И он сказал нет?

— Ну да.

— Зачем неправду говоришь? Знаю, что не просила!.. Ладно. Ты одна больше не поедешь. Не пущу.

— Теперь уже некуда ехать, Самит. Только в Песчаный, когда закончим.

— Правда, что канал начали рыть?

— Да! Большая вода будет, Самит.

— Совсем хорошо! Значит, мы с тобой не зря мерзнем.

— Вот только буран некстати.

Кругом свистит, стонет... Еще один порыв посильней — и все полетит к черту. Но палатка не поддается... Если бы зажечь керосинку, но в бидоне на донышке. Нельзя, нужно тянуть. Все подходит к концу, все на исходе. Только неисчерпаем энтузиазм да безгранична любовь...

Пушкин, самый несчастный человек в любви, как воспел ее!

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Нет, так почувствовать может только человек счастливый. Какая была эта Керн? Как богиня, наверное!

— Что шепчешь, Любаш-кыз?

Самит часто выводил ее из мечтательности. Он не переносил, когда Люба становилась грустной.

— Стихи, Самит.

— Опять Пушкин?

— Ага.

— Говори вслух.

— Какие?

— Все равно.

Люба прочла:

В тот год осенняя погода

Стояла долго на дворе,

Зимы ждала, ждала природа.

Снег выпал только в январе...

— Это про нас! — воскликнул Самит и тут же замер, насторожившись.

За палаткой раздался лошадиный топот, потом — голос:

— Эй, кто там? Выходи!

Люба вскочила, за нею Самит. Выглянув из палатки, они увидели перед собой всадника в черной бурке на высоком поджаром коне.

— Здравствуйте, товарищи! Случайно увидел вас. Я директор совхоза Дубков, — прокричал всадник. — Прошу помочь, чабаны не справляются с отарой. Перегоняем в пески...

Он не договорил и махнул рукой в сторону, откуда уже доносились крики чабанов, лай собак и блеяние овец.

— Самит, поехали! — скомандовала Люба.

Вскоре они вместе с чабанами уже обскакивали отару, стараясь вести ее наперерез ветру к пескам, а овцы все норовили повернуть по ветру и катиться в сторону. Крики чабанов, лай собак, острый запах животных, движение широкой, как лавина, отары возбуждали Любу. Она носилась на разгоряченной лошади, всецело отдавшись влекущему ее движению, борьбе с бураном.

— Люба, милая, левый фланг поддержи! Левый фланг! — прокричал кто-то рядом.

Она обернулась и увидела Дубкова. Он тоже был возбужден, лицо его было красно от мороза, и глаза сверкали. Он указал ей, где этот левый фланг, и сам тоже поскакал туда. «Как на войне!» — подумала Люба и поскакала за ним.

А буран все усиливался. Метель связала небо и землю сплошной кисеей снега, и эту кисею ожесточенно трепал и волочил по степи ветер, запутывал в нее людей, животных. Скоро уже Люба не видела соседних чабанов, ей казалось, что она осталась одна со всей отарой. Но чабаны появлялись и исчезали в метели, как призраки. Они делали свое, не отступая перед бураном, и отара медленно, но уверенно приближалась к спасительным пескам. До них теперь было уже недалеко. Это радовало девушку и придавало сил.

И вдруг на глазах Любы край отары накатился на мулушку — саманную могилку на холмике. И эта мулушка, как нож отрезала от отары край. Отбивавшихся овец тут же подхватил ветер и погнал в сторону. Люба обогнала стадо, заехала с головы, остановила обезумевших овец, и, наезжая лошадью, стала отжимать их пескам. Но овцы обтекали ее и снова катились по ветру. Люба снова заезжала в голову своего стада, и все повторялось сначала.