Незваный гость. Поединок - [22]

— Да, да, — соглашался Санкевич, — это короли степей! У них вкусное мясо. А молоко... Вы пробовали? А ведь это самое неприхотливое животное.

— И представьте себе — стадо верблюдов катастрофически уменьшалось. На верблюда смотрели больше как на тягловую силу. А верблюд просто рожден для Джаман-Кума. Дубков строит сейчас на лиманах загоны, кошары. Уже в этом году на песках будут зимовать и верблюды и овцы. Но пески — это не только пастбища и корма...

— Да, я слышал, в проекте — «песчаные сады»...

— И этот проект подтвержден жизнью. Вы слышали о садах на Ерусланских песках?

— К сожалению...

— Там уже замечательные сады на песках, и бахчевые растут. Близкие к поверхности грунтовые воды хорошо питают растения.

Санкевич вспомнил: в отряде Лугового никогда не было нужды в воде. Правда, в день роют по пяти худуков, но какие это колодцы! Полметра — метр глубиною — и вот тебе вода! Эти худучки быстро заплывали, но если их закрепить...

— Вот Дубков и говорит, что Джаман-Кум — это вовсе не плохие пески. Золотые! Только нужна «большая вода», канал! Но и так, смотрите, сколько зелени! Море!

В дверь юрты были видны барханы, на них густые кусты краснотала, трава.

— В таком случае выпьем за золотые пески! — предложил Санкевич. Это был первый тост, произнесенный за вечер.

— С удовольствием!.. — подхватила Меденцева. — Но вы еще ни к чему не притронулись, Валерьян Иванович, вы меня обижаете...

Меденцева наклонилась, пододвигая к Санкевичу шпроты, и в глубоком вырезе ее платья открылась приподнятая лифом грудь. Санкевич на мгновение смежил веки, будто в глаза ему ударило светом, и отодвинулся.

— Валерьян Иванович, для кого я старалась!

Он торопливо выпил свою рюмку, неожиданно для себя налил вторую.

В глазах Меденцевой сверкнула радость. Наконец-то Санкевич почувствовал себя свободно! Вот он уж и смотреть-то стал в глаза, а не в угол юрты.

Да, Санкевич смотрел в глаза Меденцевой. И кто знает, может быть, и выпил две рюмки подряд, чтобы обрести смелость. Глаза у Меденцевой хороши! Судьба не порадовала Санкевича такими. Они все стороной проносились, как огни поезда в осеннюю ночь. Да что там глаза! Самой простой ласки не знал — так несуразно прошла жизнь.

Боясь показаться жалким, Санкевич отодвинул от себя вино, закуску и, попросив у Меденцевой журналы, углубился в чтение. Даже почерк у Меденцевой был красивый, твердый. Цифры стояли рядком, аккуратно выписанные. И от журналов пахло не горьковатым запахом степи... Санкевич с удовольствием и даже радостью просматривал четко выписанные градусы, минуты, секунды, — все то, что, будучи разложено по вычислительным таблицам и прокручено на арифмометрах, даст координаты пунктов — опорные данные для съемок и изысканий... Молодец, молодец Нина Михайловна! Все так, как и должно быть.

Придерживая растопыренными пальцами края ватмана, Санкевич наконец поднял голову и встретился с глазами Меденцевой, встревоженными, ждущими.

— Лучше и не надо, Ниночка! Я доволен.

— Ну, слава богу! — воскликнула Меденцева как-то просто, по-женски. — А то смотрю на вас, а у самой на сердце холодок. Честное слово.

— Что вы! Признаюсь, вы меня обрадовали!

— В самом деле?

Санкевич пожалел, что у него вырвались эти слова... Меденцева его не обрадовала, хотя с наблюдениями у нее все было в порядке.

— Вот видите, вы и молчите, — подметила она.

Он поспешил встать.

— Пункты привязки я передам Луговому, — проговорил Санкевич. — У вас с ним ряды увязываются идеально.

— Валерьян Иванович, я, пожалуй, уеду завтра пораньше, — вдруг сказала она.

— Вы не станете ждать... вестей с Песчаного?

— Нет, — твердо ответила Меденцева.

— Впрочем, утро вечера мудренее. — Санкевич улыбнулся, не слишком веря тому, что Меденцева поднимется рано. — И вдруг сказал прямо: — На вашем месте я бы дождался.

— Незачем, Валерьян Иванович. Я уверена, что все окончится благополучно. У Лугового железный организм.

— Да, богатырь! Я зову его Ильей Муромцем.

— В самом деле?!

На какое-то мгновенье лицо Меденцевой осветилось. Но тут же она опомнилась и взяла себя в руки.

— Да, да... Покойной ночи, Валерьян Иванович!

— До завтра.

Санкевич шагнул к выходу, навстречу приглушенному шепоту кустов на барханах, свежему ночному ветру.

Он лег на свою раскладушку, не раздеваясь. Заложив руки под голову, он глядел на седое от множества звезд небо, и каждая звезда, казалось ему, смотрела на него глазами Меденцевой.

— Да-а! — Санкевич вздохнул. — Такая пройдет по жизни и не набьет ни одной мозоли. Ни на ногах, ни на сердце.

Ему тут же вспомнились Луговой, Малинина, Виднов... Какие это разные люди! Но Санкевич всем им желал добра, старался помочь, чем мог В душе же его они вызывали разные отзвуки. Санкевича оскорблял нигилизм Виднова, циничность суждений о смысле жизни. Но кто знает, кто виноват в том, что этот молодой человек, образованный и неглупый, ничему не верил, никого не уважал? Слишком мало Санкевич знал Виднова, чтобы ответить на этот вопрос.

Глубокую боль он почувствовал, когда столкнулся с эгоизмом Меденцевой. Да, она сделает Лугового несчастным. Одного ли его? Слишком она любила себя и была неспособна даже на малейшую жертву ради другого.