Нежный бар - [146]

Я позвонил Макграу и Джимбо в Колорадо. Когда я рассказал Макграу про стычку с отцом, он захихикал. Смех вернулся к нему. Услышав его смех, я тоже рассмеялся и понял, куда мне хочется поехать.

— Джуниор! — сказал он, обняв меня, когда я сошел с самолета.

— Джимбо! — воскликнул я. — Ты спас мне жизнь.

С тех пор как я его не видел, прошло всего восемь месяцев, но его едва можно было узнать. Он стал крупнее, старше, он больше не был похож на молодого Малыша Рута, а выглядел как Стив в молодости. В нем была эта знакомая развязность, умение все брать в свои руки, и у него начала проявляться улыбка Чеширского Кота.

— А где Макграу? — спросил я.

— На работе. Твой двоюродный брат недавно устроился на работу раздатчиком полотенец в местном отеле.

Я рассмеялся, потом одернул себя: «Над чем я, собственно, смеюсь? Им не нужен еще один раздатчик полотенец?»

Стоял великолепный июньский день. Небо было темно-синего цвета, воздух на вкус как вода со льдом. Джимбо опустил крышу своего джипа, и мы поехали в горы за Денвером, а наши волосы развевались на ветру. Взбираясь на крутой склон, джип резко загрохотал. Обернувшись назад, я понял: это грохотал не джип. Звук издавало стадо быков, бегущих вдоль шоссе. Потом, прямо перед собой, я впервые увидел Скалистые горы. По сравнению с ними Спина Верблюда казалась просто прыщиком. Я застонал, и Джимбо улыбнулся так, будто это он поставил туда эти горы. Я надеялся, что горы, в отличие от некоторых мужчин, не кажутся более впечатляющими, чем есть на самом деле, если смотреть на них издалека.

Перекрикивая шум мотора, Джимбо спросил меня о ребятах из «Пабликанов». Я уже собирался рассказать ему про Вонючку, но я купался в лучах горного солнца, и мне не хотелось говорить ничего такого, что могло омрачить этот прекрасный момент. Кроме того, позднее мы должны были встретиться с Макграу в баре. Тогда я и расскажу им обоим.

Я откинулся на сиденье, слушая кассету Джимбо, игравшую в магнитофоне. «Оллман Бразерс» — «Голубое небо».

Ты — мое небо голубое,

Ты — день летний мой,

Господи, счастье какое,

Когда любовь твоя со мной!

Джимбо изображал руками, будто играет на гитаре, и держал руль коленями, и мы оба пели, пока джип спускался в луга у подножия гор. Бараны, стоящие на высоких валунах как высокомерные балерины, смотрели на нас сверху вниз. Моя голова была как воздушный шар на веревочке. Джимбо сказал, что дело в высоте. Джип взревел, преодолевая крутой поворот, который, как я понял, был Большим перевалом.

— У меня для тебя сюрприз, — сказал Джимбо.

Он вытащил кассету с «Оллман Бразерз» и вставил другую. Из колонок зазвучал голос Синатры. Джимбо рассмеялся, и я стукнул его по плечу.

Через несколько миль джип начал шипеть. Джимбо посмотрел на приборную доску.

— Черт! — Он вывернул руль вправо и, остановившись на обочине, выпрыгнул и открыл капот. От мотора поднимался дым. — Похоже, нам придется долго здесь проторчать, — сказал он, глядя на солнце, заходящее за горизонт.

В его голосе звучала тревога. А я в кои-то веки был спокоен. Пока голос Синатры раздавался эхом по горным скатам, я был счастлив сидеть здесь, наверху, рядом со звездами, и наслаждаться солнцем. Меня не волновало, как скоро оно исчезнет за склонами гор. На одно прекрасное мгновение — а кто может просить от жизни большего? — мне ничего не хотелось от жизни.

ЭПИЛОГ ОДИН ИЗ МНОГИХ

Не давай мне портер и виски

И песен грустных не включай — а то заплачу.

Мне нужно уходить, мой друг,

Не спрашивай зачем — я не могу иначе.

Ван Моррисон, «Мне нужно уходить»

11 сентября 2001 года мама позвонила из Аризоны. Мы держали в руках телефонные трубки и смотрели телевизор, и когда снова обрели дар речи, стали спрашивать друг друга: сколько людей из Манхассета могло быть в этих башнях?

Действительность превзошла все опасения. Почти пятьдесят человек из Манхассета погибло во время терактов во Всемирном торговом центре. Среди них — Питер Оуэнз, бармен, который был мне таким добрым редактором и другом; и мой двоюродный брат Тим Бирн, сын двоюродной сестры моей матери, Шарлин, сильный и харизматичный. Тим работал в «Сандлер О’Нил»: он находился в офисе на сто четвертом этаже южной башни, когда первый самолет врезался в северную. Он позвонил матери и сказал, что с ним все в порядке, чтобы она не беспокоилась. Потом второй самолет врезался в южную башню, и больше о Тиме никто не слышал.

В то время я был в Денвере. Я поехал на машине в Нью-Йорк на похороны и богослужение в память о погибших. По дороге я слушал по радио передачу, которая принимала звонки от слушателей, и был поражен тем, сколько людей звонило не для того, чтобы поговорить, а чтобы поплакать. За Сент-Луисом я попытался найти передачу с Макграу: он участвовал в ток-шоу на КМОКС, одной из самых крупных радиостанций в Соединенных Штатах. Мне хотелось услышать, что он скажет про теракты, да и просто хотелось услышать его голос, который, мне казалось, немного меня успокоит. Мы с Макграу давно не виделись. Когда бабушка с дедушкой заболели через несколько лет после моего отъезда из Нью-Йорка, моя мать и тетя Рут ругались, кто будет за ними ухаживать. В конечном итоге дело дошло до суда, и осадок остался даже после смерти бабушки и дедушки в 1997 году. Родственники разделились на два лагеря. Макграу и его сестры, включая Шерил, больше не разговаривали со мной, потому что они поддерживали свою мать, а я свою. Когда ночью я ехал на машине через Миссури и крутил ручку приемника туда-сюда, на секунду мне показалось, что я нашел Макграу в этом океане рыданий и голосов. Но тут же потерял.