Нежить - [182]

Рода вошла в гримерную и остановилась в дверях, глядя через комнату на труп Нильса Бека в поддерживающем контейнере. Глаза его закрыты, грудь не вздымается, руки опущены. Рода видела, как едва заметно оттопыривается правый карман его пиджака, где лежали тонкие перчатки, сложенные палец к пальцу. Она подошла к нему вплотную, вгляделась в его лицо и прикоснулась к щеке. Борода у него не растет, кожа прохладная и атласная на ощупь, как у женщины. Странно — здесь, в тишине, Рода вспомнила прихотливую мелодию «Liebestod»[65], величайшей из всех погребальных песен, но сейчас вместо обычной печали вдруг ощутила гнев, досаду и разочарование, она задыхалась от такого предательства, у нее начался приступ ярости. Она хотела разодрать ногтями эти гладкие щеки. Она хотела отхлестать его. Оглушить его своими воплями. Уничтожить его! За ложь. За постоянное вранье, за бесконечный поток лживых нот, за фальшивую жизнь после смерти!

Ее дрожащая рука потянулась к контейнеру, нашарила выключатель.

И повернула его.

Он снова очнулся. Не открывая глаз, начал подниматься сквозь вселенную цвета алюминия. Значит, опять. Опять. Нужно постоять немного здесь с закрытыми глазами, подумал он, прежде чем выходить на сцену. С каждым разом это становится все труднее и труднее. Последний раз был просто ужасен. Там, в Лос-Анджелесе, в том огромном здании, балкон над балконом, тысячи пустых лиц, зато ультрачембало — просто шедевральная конструкция. Он начал концерт с «Девятой» сонаты Тими. Так ужасно! Вялое выступление — каждая нота совершенна, темп безупречный, но все равно вялое, поверхностное, неглубокое. И сегодня вечером это произойдет снова. Прошаркать на сцену, натянуть перчатки и повторить мрачную рутину под названием «воскрешение великого Нильса Бека».

Его зрители, его восторженные последователи. Как он их всех ненавидит! Как ему хочется накинуться на них и открыто обвинить за все то, что они с ним сделали! Шнабель обрел покой. И Горовиц. И Йоахим. Только Беку не обрести покоя. Они не дали ему уйти. О, конечно, он мог отказаться — но он никогда не был сильным человеком. Да, у него хватило духу на долгие годы жизни с музыкой — без любви, без радости. А где взять на это время? Ему приходилось быть сильным. Вернуться оттуда, куда он ушел, узнать то, что требовалось знать, не растерять своего мастерства — да. Но в отношениях с людьми, в отстаивании своих интересов, высказывании каких-то своих мыслей… одним словом, твердости характера ему всегда не хватало. Он потерял Доротею, согласился с планами Уизмера, выдержал оскорбления Лизбет, Нейла и Коша — о черт, Кош! Интересно, жив ли он еще? Оскорбления, которыми они накрепко привязали его к себе «на радость и на горе», да только всегда получалось «на горе». И он ушел с ними, выполнял их требования и ни разу не настоял на своем, не прибегнул к своей силе духа — если, конечно, она у него вообще имелась. А закончилось тем, что даже Шарон стала его презирать.

Так сможет ли он подойти к рампе, встать там, освещенный софитами, и сказать им, что он о них думает? Вурдалаки. Эгоистичные упыри. Мертвые, как и он сам, только иначе. Бесчувственные, лживые…

Если бы он только мог! Если бы он хоть раз сумел перехитрить представителя корпорации, он бы бросился вперед и прокричал…

Боль. Жгучая боль в щеке. Он резко отдернул голову, и тонкие трубки в шее сильно натянулись. В сознании эхом отдался странный звук — плотью по плоти. Вздрогнув, он открыл глаза. Перед ним стояла девушка. Глаза цвета алюминия. Юное лицо. Свирепое. Тонкие губы плотно сжаты. Ноздри раздуваются. Почему она так сердится? Она снова поднимала руку, чтобы ударить его. Бек вскинул вверх скрещенные руки ладонями вперед, чтобы прикрыть глаза. Второй удар оказался сильнее первого. Наверное, все эти хрупкие штучки в его теле содрогнулись.

Выражение ее лица! Она его ненавидит.

Девушка ударила в третий раз. Бек посмотрел сквозь пальцы, поразившись ярости в ее глазах. И тут ощутил сильную боль, ощутил ненависть и восхитительную радость жизни — пусть всего лишь на миг. Потом он вспомнил — и остановил ее.

Словно со стороны видел Бек, как с неправдоподобной силой хватает ее занесенную для удара руку. Пятнадцать лет существования в виде зомби, из которых он жил и двигался всего лишь семьсот четыре дня, но он и по сей день в хорошей форме, и мускулы у него сильные. Девушка поморщилась. Бек отпустил ее и оттолкнул. Она потирала запястья, молча и угрюмо глядя на него.

— Если я вам так противен, — спросил он, — зачем вы меня включили?

— Чтобы сказать вам, какой вы обманщик! Те, другие, что аплодировали вам, пресмыкались и подлизывались, — они не понимают. Они представления не имеют, зато я знаю! Как вы можете? Как вы можете участвовать в этом омерзительном спектакле? — Ее трясло от гнева. — Я слышала вас еще ребенком. Вы изменили всю мою жизнь! Я этого никогда не забуду. Но я слушаю вас теперь. Банальное, накатанное изящество, никакого проникновения в смысл музыки. Как будто у консоли сидит автомат! Механическое пианино! Вы знаете, что такое механическое пианино, Бек? Вот во что вы превратились.