Нежелательные элементы - [159]

— Это ведь женщина?

— Письмо написано на машинке. Подписано: «Ваш друг».

— Восхитительно, — сказал Деон. — Ничего восхитительней я в жизни не слышал.

Джиллиан Мурхед, подумал он, но без злости. Держу сто против одного, что это она. Помешанная стерва. Бедный Питер!

— Ну и что сообщило агентство?

— Ты действительно хочешь знать?

— Что оно сообщило?

— Они занялись прошлым миссис Седары. Установили, что вы знакомы с университета. И все в том же духе. Она была замужем дважды? В первый раз в Испании?

— Нет, тут они напутали! — с мстительным удовлетворением заметил Деон. — Тогда она замужем не была. Просто жила с кем-то.

— Ах, так!

— Что еще?

— Может быть, хватит?

— Что еще? — в ярости настаивал Деон.

— Даты. Места, где вы встречались. Телефонные звонки. И тому подобное.

— Это только доказывает, как можно повернуть и истолковать самые невинные вещи на свете, — гневно произнес он. — Триш надо было поговорить со мной. Я завтра оперирую ее ребенка.

Филипп пристально поглядел на него и ничего не сказал.

— Ты мне не веришь? — спросил Деон с болью в голосе. Он показал пальцем на далекое здание детской клиники. — Малыш сейчас там. Если хочешь, можешь на него посмотреть. Я же тебе про него рассказывал. Завтра я оперирую его по поводу атрезии трехстворчатого клапана.

Но Филипп по-прежнему молчал.

— Ты мне веришь? — умоляюще спросил Деон.

— Верю, если ты этого хочешь.

Деон отвернулся.

— Значит, не веришь.

Какое-то время он ждал ответа, но Филипп молчал.

— Что мне делать? — спросил Деон наконец. — Что мне делать?

Филипп оглядел его спокойно, почти безучастно.

— Этого я тебе сказать не могу.

Деон взмахом руки обвел ждущий город внизу, больницу, серую в дымке даль и развалины того, что некогда было стеной.

— Я не знаю, — проговорил он. — Господи, я ничего не знаю.

Под вечер он сидел один в ординаторской напротив входа в операционный блок, где он несколько минут назад закончил свою последнюю в этот день операцию. Его ассистенты еще зашивали разрез, и он пока какой-то частью сознания оставался в операционной и следил за ловкими неторопливыми движениями людей вокруг стола. Они расслабились и обмениваются шутками, потому что операция прошла хорошо. Какая-то его часть оставалась там, но другая отъединилась от всего этого так, будто коридор был пропастью слишком широкой, чтобы можно было через нее перепрыгнуть, и ему оставалось провести остаток своей жизни в одиночестве, у этого ее края.

Он сидел один, а газета лежала на кресле напротив, точно таком же, как жестковатое, с обивкой из искусственной кожи кресло, в котором сидел он, как сотни тысяч точно таких же стандартных изделий мебельной промышленности. Газету положили на ручку. (Нарочно, чтобы заголовок сразу бросился ему в глаза, едва он войдет в ординаторскую? Преднамеренно положена так? Да. Но кем? Это уже неважно. Ему даже не хотелось знать, кто из его сотрудников втайне ненавидит его, желает ему зла и нанес ему этот мстительный удар. Ему было все равно.) Затем его взгляд упал на фамилию Филиппа, на соседний заголовок, сознание осмыслило газетный жаргон, и он втянул воздух сквозь зубы.

Огромные буквы поперек страницы кричали: «ГЛАВНЫЙ ХИРУРГ ДАЕТ ДЭВИДСУ ПО РУКАМ». И ниже курсивом: «В эксперименте с эмбрионами замешаны громкие имена».

Не веря собственным глазам, словно очутившись в мире, где реальность утрачена, а законов природы больше не существует, Деон прочел:

«Профессор Терций Снаймен, хирург, осудил сегодня утром на пресс-конференции эксперименты с человеческими эмбрионами, проводимые знаменитым цветным ученым-генетиком профессором Филиппом Дэвидсом. Профессор Снаймен считает эти опыты аморальными и бесцельными. Университетские власти совместно с представителями министерства здравоохранения ведут расследование всех аспектов этого эксперимента, и, в частности, того источника, из которого доктор Дэвидс получал необходимый ему материал. Профессор Снаймен сообщил, что ожидаются сенсационные разоблачения и, возможно, тут замешаны видные деятели медицины».

Деон прочел все до последнего абзаца и снова втянул сквозь зубы воздух, словно испытывал мучительную боль.

Профессор Снаймен, кроме того, объявил на этой пресс-конференции, что назначен новый заведующий отделением экспериментальной хирургии — доктор А. Робертсон, работавший раньше с профессором Деоном ван дер Риетом в отделении кардиохирургии.

Они с Филиппом одни.

Сидя в кресле со скользкой обивкой из искусственной кожи, он свыкался с этой мыслью, точно человек, который медленно входит в холодную воду — она мало-помалу достигает его колен, пояса, плеч, и вот он уже плывет совсем невесомый в ледяном суровом море, и онемевшее тело ощущает не боль, а лишь неловкость.

Мы одни, думал он.

Он решил было, что стоит позвонить Робби.

В этом состоянии оледенелого безразличия он мог бы позвонить без всякого труда. Робби сегодня не оперировал. Возможно, он у себя в кабинете. Не в новом кабинете заведующего отделением экспериментальной хирургии, рядом с кабинетом главного хирурга — так скоро он вряд ли туда перебрался, — а в прежнем, где разбирает ящики письменного стола, бросает в корзину рекламы фармацевтических фирм, обнаруживает согнутые скрепки, старые батарейки, записную книжку-календарь за 1969 год с вытесненными на обложке инициалами Э. А. О. и картой лондонской подземки внутри. (И удивляется, копаясь в этом хламе, накапливавшемся годами: «Это как сюда попало? А это чье может быть?» И под барабанный бой сердца ловит себя на мысли: «Как я попал сюда? Куда я теперь иду?»)