Нежданно-негаданно - [3]

Андрей улыбнулся. Он знал, что отцу хочется побыть одному, полюбоваться хлебами, установившейся погодой и поворошить в голове всякие дела…

«Волга» поплыла меж хлебов и нырнула за густую стену ржи.

Егор Кузьмич подошел к полю вплотную, нагнул стебли, сорвал несколько ржаных колосьев, помял в шершавых больших руках, подул на них. «Скоро пора убирать». Потом подошел к кромке пшеничного поля, сорвал бережно два колоса, хмыкнул довольно: «Хорошо набирается». Взглянул на бирюзовое небо, зажмурился от солнца. «А погодка как по заказу». Отошел обратно к меже, сел на нее, задумался.

…Не сразу колхоз таким стал, сколько мытарств было. «Эх, война! Война! Да чего говорить — каждому понятно». Но особенно был он в обиде на перебежчиков, которые, видя худыми дела колхозные, после войны в город потянулись, смалодушничали, лучшей жизни искать кинулись…

Безрассудно и планы спускали… Спорил, боролся, в область ездил. Трудно был председательствовать. Ну а когда ограничили держание скота в деревне, тогда уж он так возмутился, что прямо в Москву написал, что, мол, рано еще к такому делу подходить, необходимо колхозникам подсобное хозяйство. Все это проплыло у него в мыслях. А сейчас люди как зажили!.. Он улыбнулся, погладил широкую седую бороду. «Полдеревни уж в квартирах новых живет».

— Воду не таскать, дрова не понужать, — проговорил он вслух.

А вот он не желает из своей избы выезжать, хоть и давно уж зовет его Андрюха. Ему все мило в своей избе — и полати широченные, и голбец у печи, и лавки вдоль стен, а икон таких на божнице ни у кого нет. Приезжали как-то из города на уборку, так один привязался: «Сколь хочешь, дедушка, не пожалею вон за ту крайнюю». Но Егор Кузьмич в достатке живет и не рехнулся еще, чтобы иконы продавать. Ты, сказал, парень из ума, видно, выжился: бога торгуешь. Он усмехнулся, вспомнив. Но если станет Андрюха больно настаивать, он переедет, сын все-таки.

Солнышко уже пригревало хорошо, туман над рекой оседал, разливался молоком по низине, из-за него вырастали верхушки сосен, скалы в заречье. Тепло…

Егор Кузьмич видит колхоз еще богаче, дома все новые…

— Отец? Уснул? Приморило на солнышке? — услышал Егор Кузьмич голос Андрея. — Вставай, поедем. Егор открыл глаза, улыбнулся сыну.

— А я уж сон увидел, Андрюха.

— Какой?

— Да уж в коммунизме мы.

— Ну и хорошо! Садись!

Егор Кузьмич тяжело поднялся, в широких шароварах, в красной рубахе навыпуск, он казался еще больше, шире, грузнее.

Андрей подумал: «Не зря, видно, говорят, что наволочку от перины с пшеницей с места на место на спор в молодости перетаскивал. Была, видно, в нем сила. Ну, дай бог ему здоровья».

Егор не спеша подошел к машине.

— Однако центнеров по тридцать ныне опять будет, Андрюха.

— Пожалуй, отец.

У Андрея мысли сейчас были об отце… Председательствовал. Всю войну колхозом правил. Такой старик… А кто меня удержал, когда я после войны драпать из деревни хотел? Кто мне был всегда поддержкой и опорой, когда председателем стал? Все он — отец…

А Егор, уронив голову на грудь, задумался.

Уходил в четырнадцатом году на германскую, в родительском доме восемь душ оставалось, все бабы да девки; земли не хватало, не считали бабу за человека, не было на нее надела.

Дрался с германцами, не щадя себя, ранили четыре раза, «Георгия» получил, думал бумагу писать, надела на землю просить, заслужил…

…И против царизма пошел, за который раньше тело дырявили, теперь уже не выпрашивать землю думал, а биться за нее.

…Завоевали свою власть народную, землю получили. Лучше зажили, трудись знай, не ленись. Семью завел.

…Тут Деникин поспел — опять винтовку в руки, опять дырявили пули Егора Кузьмича — еще три ранения. Намяли бока деникинцам — снова к земле вернулся. Как вол пахал, рубаха не просыхала. Выбился из нужды. Хватать хлеба стало…

В двадцать девятом обобществлять хозяйства начали. Долго мыкались те, которые мало-мало зажили, не хотели в общую артель идти. Но понял Егор, что опять большевики дельное предлагают, и шагнул в коллективное хозяйство. Двух лошадей вместе с упряжью привел. Потянулись за ним мужики. Сначала худовато было: всяк в свою сторону тянул. Потом поняли, добросовестно робить начали.

Трактор когда пришел, и стар и млад на поле высыпали. Егор уж к тому времени председателем был. После зажили куда с добром. Окреп колхоз.

…Потом уж председателем грамотного мужика поставили, агронома. Пошло дело… А тут эта проклятая война. Повыхватывала она из деревни всех мужиков, бабы все на него пальцем тычут:

— Егора Кузьмича надо председателем ставить, хозяйственный и с головой.

Приступил… Еще с полей снег только согнало, а из района звонок за звонком.

— Сколько посеял, товарищ Дунаев? Как не начинал? Рано? Под суд захотел? Фронту хлеб нужен. Немедленно начинать!

— Ладно.

Но Егор Кузьмич знал, что еще заморозки будут, и после них родная земелька по-настоящему дышать начнет. Обманывал начальство, давал завышенные сводки посевной, тянул.

Потом замерзло все в полях у соседей, а у Егора Кузьмича всходы отличные. В газете пропечатали. «Вишь как! Вот и пойми ее, жизнь-то!»

А как рожь посеял осенью вместо яровой пшеницы (не рожала их земля хорошо пшеницу-то), так сняли его с председателей за самовольство, да снова восстановили: некого больше ставить, только под суд посулили отдать, если урожай худой будет. А как народилась добрая рожь, так из города людей привозили убирать помогать. Егора Кузьмича сфотографировали, в областную газету написали: хозяйствовать с умом надо. Фронту хлеба больше всех дал колхоз «Красная новь», председатель Егор Кузьмич Дунаев…