Нежданная любовь - [70]

— Значит, ты собираешься сказать этой женщине, что собак будут держать на цепи? — осведомился Обри; гневный румянец вновь залил его щеки. — Предупреждаю, Венеция: если ты так сделаешь, я надену на Фларри лучший капор императрицы и закрою его у нее в спальне!

— Не искушай меня! — засмеялась Венеция. — Конечно, я не стану делать ничего подобного! Но мне кажется справедливым обещать ей, что ты будешь приводить собак только в эту комнату. Конечно, нелепо, что Шарлотта так их боится, но мы не должны забывать, что теперь это ее дом, а не наш!

— Разве нам позволят это забыть? — проворчал Обри.

Венеция молча повернулась к двери. Деймрел распахнул ее перед ней и, когда она задержалась на мгновение, глядя на него с немым вопросом, сказал:

— Увидимся завтра, но боюсь, не раньше полудня. Я хотел вам сказать… ладно, не важно! Сейчас в Прайори мой агент — я просидел с ним большую часть дня и, наверное, просижу все завтрашнее утро. Это важно, иначе я бы от него избавился. — Он улыбнулся: — Не позволяйте этой женщине рассердить вас до смерти!

Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.

Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:

— Это не моя вина!

— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!

Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:

— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!

— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!

Обри снова усмехнулся, но покачал головой:

— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!

— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana![38]

Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:

— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…

— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.

Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.

За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.