Неземной голос - [8]

После взаимных представлений Лайза и Гроув потратили несколько минут на обсуждение выбранных ею песен. Как я и ожидал, все они оказались известны «Кавалерам». Я решил не путаться под ногами и уселся на табурет позади рабочего места звукоинженера, похожего на разобранный тракторный двигатель, разложенный на нескольких столах. Гудинг дал исполнителям последние наставления. «Кавалеры» слышали все это не в первый раз, поэтому отделались шуточками, одна Лайза внимала каждому слову.

— Сперва прозвучит один сигнал. Дай тренировочный сигнал, Сид. Усвоили? Потом придется подождать — может, несколько секунд, а может, годы: с этой проклятой техникой никогда ничего не знаешь заранее, верно, Сид? А потом будут два сигнала один за другим. Вот так… Дальше считаете до двух: «Миссисипи раз, Миссисипи два» — и поехали. Я ткну в вас пальцем — это значит, что пошла запись. Вопросы есть?

— Миссисипи — для нас неудачное словечко, — высказался Гровер.

— Ага, — поддакнул Айра. — Когда мы в последний раз играли в Миссисипи, посреди выступления вся публика вдруг встала и вышла, потому что из загона сбежала чья-то корова.

— Лучше мы будем считать «Джимми Роджерс раз, Джимми Роджерс два», не возражаете?

— Хоть «Лайза Сандлер раз, Лайза Сандлер два». Главное, досчитайте до двух, прежде чем запеть. Договорились? Все готовы? Начали!

Ожидание двух сигналов растянулось года на полтора. Я перестал дышать. Потом скрипачи, застывшие с задранными локтями, ударили смычками по струнам, подав пример остальным. Я не слушал музыку, а наблюдал ее, как это бывает, если следишь только за пальцами и струнами. Потом Лайза запела, и вместо темной, душной студии я увидел совсем другие картины.

Отложим удовольствия

И сочтем слезы,

Которые мы пролили вместе с бедняками

И их печалями…

Передо мной предстал мистер Дженнигс, занявший оборону за своей банковской стойкой, и замки на дверях по всему Шарлотт, на одном банке за другим: Торговом, Фермерском, «Индепенденс Нейшнл», даже «Ферст Нейшнл», несмотря на его двадцать один этаж. Перед чудовищной медной дверью вяло играл в мяч мальчишка.

Эта песня всегда будет

Звучать в наших ушах:

Только бы не возвращались

Тяжелые времена!

Я увидел высокую аккуратную гору мебели на обочине дороги. На противоположных концах дивана сидели отец и мать семейства, между ними — их дети. Все смотрели невидящими глазами прямо перед собой. К двери их бывшего дома помощник шерифа приколачивал молотком табличку.

Эта песня провожает

Тяжелые времена.

Провожает навсегда,

Чтоб не возвращались.

Я вспомнил сотни людей в медленно бредущей очереди к зданию Армии спасения. Линия заграждений указывала людям путь к боковому входу, где женщины в форме давали каждому миску и ложку. В двух кварталах к концу очереди пристроился человек с чемоданом, с мерной лентой на шее. Это был Сесил.

Сколько дней вы не отходили от моих дверей!

О, тяжкие времена, не возвращайтесь больше!

Песня была длинная; остальные три тоже оказались не короче. Когда запись окончилась, я почувствовал на плече чью-то руку. Я подпрыгнул, как заяц, и пришел в себя. У меня затекла нога, я почти съехал с табурета.

— Некоторые изводят уйму материала, и все без толку, — сказал Гудинг. — Но такой безупречной записи у меня еще не бывало.

— Сверхъестественно! — согласился с ним звукооператор, увлеченно разглядывающий свою аппаратуру.

— В Нью-Йорке нам не поверят, — заверил меня Гудинг. — Эта женщина может оставить позади даже семейство Картер. Где ты ее откопал, Элвин?

— Кто только не спрашивал меня об этом! — отозвался я.

Лайза, музыканты и персонал оживленно переговаривались, хлопали друг друга по спинам и обнимались. Мне даже показалось, что Айра плачет под болтающимся микрофоном. Я оглянулся и увидел тетю Кейт, охранявшую со сложенными на груди руками дверь. Ей хотелось выглядеть гордой, но у нее все равно был слишком грустный вид, словно Лайза спела на похоронах.

Шарлотт — небольшой город. Так было тогда, так осталось и сейчас.

О Лайзе быстро поползли слухи. Я тоже ее нахваливал. В субботу вечером, за полчаса до выхода в эфир наших «Безумных плясок», в коридоре рядом со студией собрались не только обычные поклонники братьев Монро, но и Гроув Кинер со своими ребятами, другие музыканты, многочисленные члены семейства Кокенес и несколько репортеров из «Шарлотт Ньюз». Репортеры дружно приветствовали парикмахера Тейта.

— Откуда столько проклятых газетчиков? — ворчал Ледфорд, выглядывая из диспетчерской. — Бирк Дейвис, Шипп, Кэш, да еще Харгров! На пресс-конференцию сбежались, что ли? С каких пор эти ребята интересуются деревенской музыкой?

— Что? — опомнился я. — A-а, понятно. Вчера я приводил Лайзу в редакцию «Ньюз». Кстати, который час?

— Хватит вопросов! — прикрикнул Ледфорд. — И будь так добр, сядь. Не мельтеши.

Но я не мог сидеть. Я сновал по диспетчерской, цепляясь за кабели и какие-то ящики, путался у всех под ногами, за все хватался и старался не пялиться на Лайзу. Она сидела себе с улыбочкой на складном стуле на другом конце студии и болтала с братьями Монро и Джорджем Кратчфилдом, приглашенными ведущим. Я слишком переволновался, чтобы порадоваться новости о том, что Эрл Гиллеспи в последний момент сказался больным.