Незавершенная Литургия - [49]

– Понял! Хорошо!

– Во-вторых – проси любви к людям.

– Ну а в этом какая необходимость Господу докучать? Я достаточно незлобив.

– Этого мало, когда ты любишь лишь тех, кто любит тебя. Ибо ты – пастырь душ, а приходить к тебе будут как люди хорошие, которых бы ты хотел видеть, так и люди плохие, с которыми ты не хотел бы общаться, но должен будешь их принимать. И принимать их надо с любовью и христианской кротостью, претерпевать их недостатки, видеть в них образ Божий и по мере сил врачевать их души. Без любви этого сделать ты не сможешь.

– Хорошо! Согласен. А третье?

– А третье, что ты должен просить, – это дар слова. Потому как если ты будешь иметь веру и любовь, но не сможешь донести до сердец человеческих слово Божие, ты будешь бесплоден, как евангельская смоковница.

И настал тот день и тот час, когда повели Василия священники за руки вокруг престола. Вся прежде бывшая служба со всей ее торжественностью настолько его ошеломила, что он опомнился лишь в этот момент и сквозь пение, не слыша своего голоса, воззвал: «Господи! Дай мне неоскудную веру!» И вновь его ведут: «Господи! Дай мне любовь к людям!» И опять: «Господи! Дай мне дар слова!» И добавил тихо от себя: «А еще дай Бог здоровья жене моей Ирине и дочке Софии».

И еще ему запомнился момент, когда владыка Алексий протянул ему на тарели часть Святаго Агнца и произнес: «Прими залог сей – за него же истязан будеши». Это означало великую ответственность священника за высоту свершаемого служения.

Помнится и облачение его в священнические ризы, и многократное, разлитое среди молящихся и подхваченное хором: «Аксиос! Аксиос! Аксио-о-ос!» И настоятель кафедрального собора архимандрит Феодосий с улыбкой первый спешащий под благословение священника Василия, а затем все прочие, и именитые протоиереи, и священномонашествующие, спешили с поклоном облобызать руку только что рукоположенного иерея. Также и молящиеся, к которым он вышел со крестом, словно океанский прибой штурмовали амвон, стремясь припасть к его руке. И это море, словно щепку, прибило к его ногам его матушку Ирину, которая тоже облобызала крест и руку его, как священника Божия.

Затем был сорокоуст – сорок литургий в кафедральном соборе. День начинался в пять утра с приготовительных молитв. В семь он уже в храме начинает свершать проскомидию. В восемь начинается литургия, после которой он говорит проповедь и служит молебны и панихиды. После обеда в полдень – крестины, иногда число крещаемых достигало шестидесяти человек, тогда ему на подмогу выходили другие священники. По понедельникам, средам, пятницам и воскресеньям вслед за крестинами приезжали свадьбы. Однажды ему довелось венчать аж двенадцать пар за день. Не успевали закрыть двери за новобрачными – начинали заносить гробы. Отпевания зачастую служились «вборзе», оттого что в семнадцать ноль ноль надо было уже начинать вечернее богослужение. В свою келью он возвращался к восьми вечера и падал в постель после вечернего правила около девяти часов, не успев переварить ужин, чтобы утром опять встать в пять и вновь повторить все сначала. Другие священники приглядывали за ним, чтоб он все свершал верно и нигде не отступал от устава. Его избавляли от исповеди и выездов на требы. Жил он в просфорне, питался в соборной трапезной и сильно скучал по матушке и дочурке.

По истечении испытательного срока и одновременно практики новоиспеченный батюшка получил указ и приехал в Актюбинск, чтобы представиться благочинному и проследовать на приход. Службу он знал досконально, был строг к себе и будто бы заново рожден. Господь исполнил все его прошения. Отец Василий верил в Бога, да так истово, что верою своей зажигал людей. Любовь его открывала ему путь к людским сердцам, прихожане его любили, он мог найти подход к любому человеку – и высокого положения, и совершенно опустившемуся, никем не брезговал, никого не отталкивал. Дал ему Бог и дар слова, да такой, что порой за неимением духовного образования Господь осенял его Духом Святым и слова мудрости Божией сами собой рождались в его сердце. Не раз бывало так, что люди гораздо его старше просили у него духовного совета, а он, не имея что сказать, начинал говорить, ссылаться на Священное Писание, а потом вдруг говорил такие вещи, о которых еще минуту назад не ведал. И в такие моменты он думал: «Это бы запомнить надо, мало ли кому еще придется рассказать. Мало ли кто вдруг обратится с теми же проблемами».

Он был молод и полон сил, готов был всецело отдать себя на служение Богу. Матушка Ирина, почти два месяца не имевшая возможности обнять супруга, не выпускала его из своих объятий. Маленькая Соня заметно подросла и папу не признавала. Друзья съехались посмотреть на то, как он изменился, став священником. Отметив возвращение отца Василия за праздничным столом, все пошли гулять в парк. Батюшка в подряснике с крестом на груди, матушка и прочие шли дружной толпой, улыбались, обменивались впечатлениями, пока вдруг не услышали позади себя разговор двух кумушек:

– Да! Ничего святого у нашей молодежи не осталось!

– Смотри-ка, правда! И в попа нарядиться ничего не стоит…