Незабываемое - [119]

Из редакции Н. И. привез с собой иностранные газеты. В одной из них, не помню в какой, он прочел, что в ближайшее время будет арестован Радек, а затем Бухарин и Рыков. В какой-то из газет было сообщено, что признания обвиняемых на процессе достигаются гипнозом и пытками.

Обстановка в редакции и сообщения в иностранных газетах привели Н. И. в полное отчаяние. Ночью он бредил и повторял во сне: «Сами вы предатели, сами вы предатели!» Побывав в редакции, он понял, что не только «спокойно работать», но и вообще работать в «Известиях» исключается.

Обманул ли Каганович Бухарина или же ему самому неизвестны были дальнейшие планы Сталина, Н. И. понять не мог. Но уже там, на даче, он снова к концу первой половины сентября 1936 года откровенно говорил мне о преступной роли Сталина в организации террора. Однако опять-таки, в тот же самый день или на следующий, он мог отдать предпочтение мысли о болезненной подозрительности Сталина, оберегая себя от осознания безвыходности своего положения.

Классический пример психологии обреченных, хватавшихся за соломинку в надежде сохранить жизнь, показал Карл Радек. Несмотря на вполне обоснованное нежелание Бухарина встретиться с ним, он дня за два-три до своего ареста явился к нам на дачу. Попросил прощения за свой визит, объясняя его тем, что хочет проститься с Бухариным. Поскольку заявления Прокуратуры СССР по поводу прекращения следствия по делу Радека не было, он предполагал, что в ближайшие дни его ждет тюрьма (Радек был арестован числа 17–20 сентября). В отношении Н. И. Радек был настроен оптимистически и выразил мнение, что Сталин не допустит его ареста. Думая, что видит Н. И. в последний раз (в чем Радек ошибся, об их свидании после ареста Радека я расскажу в дальнейшем), он хотел, чтобы Н. И. услышал его последние слова и поверил ему. Радек заверял Бухарина, что давным-давно порвал с Троцким, к разоблачению тайной троцкистской организации (так точно он выразился) отношения не имел. (Будто в то время существовала тайная конспиративная организация, разделявшая взгляды Троцкого.) Ни с Каменевым, ни с Зиновьевым, как утверждал Радек, он контакта не имел. Но сказал: «Жалко мне Григория!», т. е. Зиновьева. (Разговор этот я слышала из смежной комнаты при открытых дверях, о чем я рассказывала Берии.)

Больше всего поразила меня и в то время, и особенно позже, когда я вполне осознала ужас происходящего, просьба, с которой обратился К. Радек к Н. И.: в случае ареста написать о нем Сталину и просить, чтобы дело прошло через его руки. Радек просил напомнить Сталину и о том, что единственное письмо, которое он получил от Троцкого в 1929 году через бывшего левого эсера Блюмкина[106], он, не вскрывая, отправил в ГПУ.

— Почему вы, Карл Бернгардович, — спросил Н. И. Радека, — не можете написать об этом Сталину сами теперь, до своего ареста? Неужто вы нуждаетесь в моей помощи?

— Потому, Николай Иванович, — ответил Радек, — что мое письмо к Сталину не попадет, а будет направлено в НКВД, я — подследственный. Ваше же будет передано непосредственно Сталину.

— Подумаю, — ответил Н. И.

Перед уходом Радек вновь повторил:

— Николай! Верь мне — верь, что бы со мной ни случилось, я ни в чем не виновен!

Карл Бернгардович говорил взволнованно, подошел ближе к Н. И., простился, поцеловал его в лоб и вышел из комнаты.

Возможно ли представить, чтобы Радек, человек блестящего ума, политик до мозга костей, каким-то особым, радековским чутьем проникающий в политическую ситуацию, внутреннюю и международную, искал спасения в Сталине! Неужто и он не понимал, что дело, которое он стремился передать в сталинские руки, его же руками и состряпано; не сознавал, что его, Радека, без указания Хозяина пальцем бы никто не тронул? Наконец, к кому обратился он со своей нелепой просьбой — к человеку, который сам жил в тревожном ожидании завтрашнего дня.

Так что же, понимал или же не понимал Карл Радек сложившуюся ситуацию? И понимал, и прятал от себя это понимание. В минуты, когда понимал, — жалел Григория (Зиновьева), когда не хотел понимать, — клялся, что не имеет отношения к его тайной организации. Вот психология обреченного человека, на которого обрушились невероятные, фантастические обвинения.

Если бы я сама не была свидетелем этого разговора, а услышала бы о нем из чужих уст, я сочла бы рассказчика безумцем или глупым фантазером. Однако просьба Радека была настоятельной. Мы еще находились на даче, когда приехала взволнованная жена Карла Бернгардовича, Роза Маврикиевна, и вновь повторила просьбу арестованного мужа.

После некоторых колебаний Н. И. решил выполнить желание Радека. В письме он написал, что Радек просил Сталина самого заняться его делом; напомнил о письме от Троцкого, полученном через Блюмкина и отправленном Радеком в ГПУ. (Надо думать, Радек заподозрил, что письмо, переданное ему Блюмкиным от Троцкого, носило провокационный характер, неужто иначе он не заинтересовался бы его содержанием и в том случае, если в то время не разделял взгляды Троцкого.)

Н. И. написал и о собственном впечатлении, исключая связь Радека с Троцким. Но последняя фраза «А впрочем, кто его знает!» обесценила все письмо. И хотя письмо и без нее для Радека никакой ценности не представляло, она меня потрясла.