Незабываемое - [116]

Вот как трагически пережил Н. И. самоубийство своего товарища. Кроме того, самоубийство Томского еще в большей степени дало понять серьезность создавшегося положения.

Томский рассчитался с жизнью мгновенно. Он понял, что террористическая оргия, затеянная Сталиным, предвещает мучительный конец, и, очевидно, это был поступок мужественный (впрочем, самоубийство — акция неоднозначная, и даже в этом случае дать оценку такому поступку сложно), Бухарин и Рыков же на первых порах надеялись доказать свою непричастность к преступлениям. Но если Бухарин делал бессмысленную ставку только на Сталина, то Рыков возлагал надежды, увы, тоже напрасные, на некоторых членов Политбюро и членов ЦК ВКП(б), что мне стало известно от Н. И. после его короткого разговора с Рыковым во время декабрьского Пленума ЦК ВКП(б) 1936 года.

Небезынтересная деталь: когда в 1961 году при Н. С. Хрущеве пересматривались процессы и я была вызвана в связи с этим в Комитет партийного контроля, то сотрудник КПК сообщил мне, что в архиве Сталина обнаружено несколько писем Бухарина, опровергающих клеветнические показания против него, а вот писем от Рыкова обнаружено не было. Предполагаю, что Рыков Сталину не писал.

Бухарин был легковерен, и Сталин, пользуясь этой чертой его характера, играл в любовь к нему, а за спиной готовил гибель. Я приводила многочисленные примеры этой игры. Могу добавить: незадолго до того, как бухаринская теория затухания классовой борьбы была подвергнута критике, по рассказу Н. И., Сталин в личной беседе с ним соглашался, что в перспективе классовая борьба не может обостряться, а будет приобретать все менее острые формы, поскольку развитие социализма идет по пути к бесклассовому обществу, что отнюдь не исключает обострения классовой борьбы в отдельные периоды, «но кулак не Колчак» (дословное выражение Бухарина), и кривая пойдет по затухающей. Но когда на Апрельском пленуме 1929 года Бухарин сказал: «Эта странная теория возводит самый факт теперешнего обострения классовой борьбы в какой-то неизбежный закон нашего развития. По этой странной теории выходит, что чем дальше мы идем вперед в деле продвижения к социализму, тем больше трудностей набирается, тем больше обостряется классовая борьба, и у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми», — то Сталин после этих слов метал громы и молнии. История рассудит, кто был прав!

Я уже отмечала, что, используя Бухарина как блестящего полемиста и агитатора — искреннего противника оппозиций, «новой» затем «объединенной», — Сталин облегчил себе задачу убрать с политической арены виднейших политических деятелей, а затем, повернув на 180° против Рыкова, Бухарина, Томского, заложил прочный фундамент своего единовластия. Кроме того, была еще причина, заставлявшая Сталина до определенного времени доказывать, что к Н. И. он относится исключительно тепло. Он делал это в подражание Ленину — искренне любившему Бухарина, что было хорошо известно.

Отношение Ленина к Бухарину стояло мощным препятствием на пути Сталина. Именно поэтому, чтобы физически уничтожить Бухарина, на процессе требовалось изобразить его организатором покушения на Ленина.

Наряду с этим я осмеливаюсь высказать предположение, как ни парадоксально оно будет выглядеть, что Сталин какой-то частью своего жестокого сердца любил Бухарина, если это чудовище вообще способно было на такое чувство. Мог же он по-своему любить свою жену Надежду Сергеевну и одновременно издеваться над ней, губить ее, мог любить и свою дочь Светлану и в то же время мучить ее, что свойственно деспоту, обречь ее на страдания до конца жизни (хотя так далеко он не заглядывал), мог Коба любить и Николая — любить его и убить его, ибо чувство любви боролось с чувством ненависти — ненависти из зависти к его яркой личности.

Однако в чем же, с моей точки зрения, проявлялась любовь Сталина к Бухарину, если все сказанное выше и все то, о чем мне еще предстоит рассказать, я расцениваю как политиканство, изощренную хитрость иезуита? Это объяснить довольно трудно. Я бы сказала, наряду с политическими соображениями чувствовалась некоторая интимность в отношении Сталина к Бухарину — интимность, которая вовсе не обязательна была в целях политического расчета. Разумеется, эта тонкость есть капля в море в сравнении с вероломной игрой, которую Сталин затеял против слишком доверчивого Бухарина.

С середины 1924 года до конца 1927 года, когда я часто заставала Сталина у Бухарина, я была девочкой, и мои впечатления могли быть ошибочны. Многое рассказывал мне сам Н. И. Он был вхож в дом Сталина, несмотря на то что не любил застолья, не пил, не курил, но с Н. И. и без вина было весело. Коба делился с Николаем похождениями своей молодости, рассказывал (в вульгарной форме) о своем бешеном темпераменте в ту пору.

Надежда Сергеевна относилась к Н. И. с особенным теплом, всегда радовалась его приходу. Жаловалась Н. И. в присутствии Сталина на деспотический и грубый характер своего супруга; в его отсутствие — в то время, когда отношения между Сталиным и Бухариным стали портиться, — как-то разоткровенничалась и выразила солидарность взглядам Н. И. Маленькая Светлана не чаяла души в Н. И. и бурно выражала свою радость: «Ура! Николай Иванович пришел!»